Марина Ахмедова - Дом слепых

Ничего не изменилось – печка, кровати и люди оставались на своих местах, но было уже по-другому. Со временем глаза Люды свыклись с серостью, которая стояла в каждом углу на страже. Иногда казалось, она живет в брюхе серой мыши – сыром, склизком, пахнущим пометом, скопившемся в балках ее кишок. Легкие Люды научились дышать мышью и пылью. А она сама – не замечать сальных волос, потных подушек, запаха немытых тел. Она уже не слышала Дусиных стонов, молитвенного шепота Фатимы, гортанных выплесков Пахрудина, тяжелого скрипа кровати Уайза, стука трости Нуника – а он, не переставая, долбил ею землю, будто азбукой Морзе хотел передать сигнал SOS кому-то под землей.

Люда очнулась, оглядела подвал. До чего нужно довести человека, чтобы он принял условия такой жизни? Ушел под землю и притаился там в страхе? Не лучше ли выйти на поверхность все равно уже мертвого города и умереть с ним, предпочтя какое угодно небытие такому бытию?

Одни только мысли способны преобразить пространство – перекрасить серые стены в одуряющий черный. Одним только мыслям оказалось под силу превратить их сносное временное жилище в черную безнадежную дыру. Она засосала их и не выпустит из себя. Конец уже наступил, просто они этого не заметили.

Люда очнулась – теперь уже от мыслей.

– Поди сюда, – позвала собаку.

Чернуха послушно вылезла из-под кровати.

– Совсем ты у меня обвисла, – прошептала Люда, потрепав ее сиськи, похожие на прохудившиеся бурдюки.

Чернуха пошевелила рыжими пятнами над глазами – брови приподняла. На редкой бороде повисла голодная слюна.

Тихим движением Люда сунула руку под подушку, достала кусок лепешки, окаменевший с тех пор, как был припасен на черный день. Черный день пришел.

Чернуха сглотнула. Прежде чем взять кусок, она понюхала руку хозяйки. Взяла лепешку осторожно – слегка прикусила зубами, как загривок слепого щенка. Унесла его под кровать.

– У-у-у-у, последний кусок она собаке отдает. Лучше бы сама его съела!

Как ни были тихи движения Люды, Фатима их заметила.

– Собаке щенков надо кормить, – огрызнулась Люда.

– Если бы у меня была лепешка, я бы тоже отдал ее Чернухе, – вздохнул Пахрудин.

Подвал забормотал – Фатима принялась за молитвы, бусины ее четок позвякивали, ударившись одна о другую. Зашипел черный ящик.

Пахрудин, положив ногу на ногу, снова сжимал микрофон. Все шло по заведенному сценарию. Сейчас Пахрудин поймает голоса, связь оборвется на самом интересном моменте. Проснется Дуся. Роза ее успокоит…

Но если бы в подвале нашелся внимательный глаз, который следил бы за Пахрудином, то он увидел бы, как тот менялся в цвете, – Пахрудин наливался пунцовостью и скоро составил резкий контраст со своей тюбетейкой.

Ящик поймал волну соколов. Пахрудин продолжил крутить кнопки. Набрел на разговор двух радиолюбителей, но и он не устроил Пахрудина. Он что-то искал… И вот когда в ящике зазвучал ровный прибой, шепчущий неведомыми голосами, Пахрудин кхакнул и заорал в микрофон: «Бог, пошли нам дождь! Бог пошли нам дождь! Бог! пошли! нам! дождь!»

Ящик затих. Все напряженно молчали, боясь спугнуть потусторонний голос, вот-вот готовый прийти на волне. Эта неестественная тишина казалось затишьем перед чем-то важным. Но ничего не произошло. Ящик вдруг мужским голосом сообщил:

– Кактусы не любят влаги…

– Эй, – заплакал Нуник. – Мы же – не кактусы. Мы любим влагу. Эй, пить хотим. Пахрудин, скажи ты ему, что мы – не кактусы…

Пахрудин снял тюбетейку, утер ею вспотевший лоб.

– Значит, будет дождь, – спокойно сказал он. – Если оттуда, – Пахрудин поднял палец вверх, – нам отвечают, значит, нас слышат. Если нас слышат, значит, дождь будет…

Клубок мыслей потянул голову Люды на подушку. Она прикрыла сухие глаза, веки прошлись по ним скрипом. Ее засасывала черная дыра сна.

Люда шла по улице еще живого города. Во сне она была килограммов на пятнадцать худей, чем сейчас, и с удовольствием ловила свое отражение в чистых лужах. Стоял полдень, и впереди Люды плыла ее короткая тень. Солнце освещало сверху ее молодость и многочисленные надежды. В руках Люда несла букет живых цветов – розовые ромашки. Один бог знает, почему они приснились Люде розовыми, может быть, частота ее сна каким-то образом пересеклась с частотой Пахрудина. Люда шла и улыбалась своему отражению. У полуподвального окна она остановилась и повертела стройной ногой в капроновом чулке туда-сюда. Вот это – нога.

И вдруг увидела Люда, что идет по земле босиком. Как будто со стороны на себя посмотрела. Молодая женщина лет тридцати в платье горохом, с розовыми ромашками в руках идет по солнечной улице. И все бы хорошо, все бы солнечно и приятно, но женщина босонога. Если не считать чулок.