Асар Эппель - Сладкий воздух и другие рассказы

Тогоне было точно, — не было тогобольше! — но Семену по молодости пока еще не удалось удостовериться, как что-то берет и исчезает, и, хотя Семен мыслил вообще-то здраво, в данном случае он обольщался, на что-то надеясь, хотя правильно делал, надеясь на что-то. Пока тосуществовало в нем, пока Семен не стал покойником, тоисчезнуть не могло, только Семен по простоте своей не знал, что с этим поделать. Семен не знал, а один человек знал. Но Семен человека этого не знал и никогда не слыхал о нем. Да и не услышит.

Семен постригся «под польку», но одеколониться не стал, чтоб не срамиться и людей не смешить. Потом он прошел по хрустящим под подошвами черным клочкам собственных волос — взять на вешалке кепку — и встретился с очень внимательным взглядом, создаваемым с помощью тревожных, но все постигших глаз низенького гардеробщика, который очень внимательно спросил:

— У молодого человека еще нет жены? Что ему это мешает? Хватит уже, прекратите ваши случайные встречи!

Откуда знал гардеробщик, что случайная встреча у Семена была, непонятно!

…Вот Семен идет вдоль картофельного поля, далеко уже ушел, а идет к оврагу накопать глины, чтобы печку в сушилке переложить, которая кирпичами из дымохода завалилась и уже год не топится. Идет Семен давно, устал даже. Места пустые — люди не встречаются. Видит — на меже сидят две девушки; они бесконвойные и до вечера привезены картошку окучивать. И одна говорит, когда он подходит:

— Погоди, парнек! Сядь-ка с нами, парнек!

А когда он садится, начинают зубоскалить, смеяться и подталкивать его плечами. Он тоже смеется и возится с ними, но девки смеяться перестают, начинают сопеть, щипаться и прижимать его к своим кофтам.

— Чего ж ты? Чего же ты? Шворь давай скорей! — сопя, бормочут они непонятные слова. — Ну отшворь ты нас, сучонок! Ну!

Потом, поняв что-то и хрипло захохотав, одна опрокидывает его, грузно наваливается сбоку и всасывается в его рот, а вторая шарит по Семеновым штанам.

— Погоди, черняшка, погоди, не вертись! — дышит первая, слюнявя Семена мокрыми губами, а вторая, не найдя пуговиц, рвет высохшую резинку, на которой держатся его шаровары, и пристраивается как верхом.

— Держи его теперь, Варя, держи! — сдавленно сопит она и начинает сильно вихляться, а Варя держит, как гиря наваливаясь на грудь Семену, и тоже сопит:

— Потом меня! Меня, сучонок, тоже… после подружки!.. — И вдвигает свой толстый язык в разинутый рот Семена…

— Пора уже, молодой человек! Что это вам мешает? — говорит гардеробщик доверительно и доверительно рассказывает, что у него самого нету желудка, который ему вырезал один профессор, что такое пищеварение пусть имеют враги, но жить все-таки можно, и слава Богу за это.

Семен, по просьбе человека без желудка, тоже кое-что сообщает о себе, а тот, неодобрительно вертя Семенову кепку-восьмиклинку, выслушивает всё внимательнейшим образом, однако сообщение о том, что на предприятии Семена работает знатный мастер товарищ Российский, чем Семен справедливо гордится, почему-то пропускает мимо ушей, зато спрашивает:

— Какую же они вам дали службу?

Услыхав, что Семен — токарь-модельщик, новый знакомый говорит:

— А Фаина Токарь, что живет при почте, не ваша родня? Нет? Я на вас удивляюсь, но пусть будет как будет! И чтоб я так имел свой желудок обратно, у меня есть для вас невеста!

Затем он достает толстую тетрадь в клеточку, о каких там, где образовывался Семен, только мечтали, и, заглядывая в нее, начинает бормотать:

— Видите, я, слава Богу, до сих пор смотрю без очков… Но что здесь?.. Два института, у него магазин… это не для вас… А здесь?.. Дают пианино… тоже не для вас; они хотят Мишу Фихтенгольца… Пара глаз… живут и с сестрой, не гарантируют взять в дом… Ха!.. А что это?.. Девушка честная, мать — учительница на немецкий язык… сюда я знаю, кому сказать… Она врач, мужа убили… это я должен подумать… Здесь не дадут ни гроша… В Первомайке пискатая мать, а вам не надо пискатая мать, вы — сирота… От!.. Это, я думаю, для вас!.. Вы сказали — токарь? Там будут рады иметь токарь!..

Человек без желудка знал свое дело, и Семен переселился в Останкино, чуть левее тех мест, куда после парикмахерской укатывал тридцать девятый.

Семена женили на Еве, перезрелой и топорной. Странное даже для травяной улицы имя еще в раннем Евином девичестве породило прибаутку: «Ева — старая дева», со временем как бы сбывшуюся.

Разные обстоятельства сработали на женитьбу Семена, и среди прочих такое, казалось бы, второстепенное, что семья невесты происходила из тех же улетевших с дымом мест, куда рванулся было Семен, сойдя на остановке у парикмахерской.