Руслан Белов - Встретимся через 500 лет!

– Кухня там, – указала подбородком.

Подошел к столу. Выпил рюмку. Ушел, закусывая пластиком сыра. Вернулся ни с чем. Довольный. Встал у стола. Показал женщине кулак. Сказал, подленько улыбаясь:

– Догадайся с трех раз, что в нем?

– Знаете, уважаемый инквизитор, я уже начала скучать, – сказала правду.

– В нем таракан, большой таракан. Я положу его вам в трусики.

Подмигнув, молниеносным движением боксера сунул кулак в обещанное место, разжал пальцы. Насекомое, оказавшись в кудрявом лесу, нервно задвигало всеми шестью ногами. Генриетта завизжала, задергалась. Стол заходил ходуном.

– Как вы болезненно воспринимаете это маленькое насекомое… – вынул руку, прошелся ладонью по животику. – Боитесь, заползет в половую щель? Вряд ли. Хотя, кто знает, может, он самец.

Женщина зарыдала. В бане звонко уронили тазик на мраморный пол.

– Выньте, его выньте, умоляю! – попросила сдавленно, попросила, ненавидя Жерфаньона (последний, давно приложивший ухо к стене, услышал эти слова и немало озадачился).

– Я там еще кусочек сыра в мышеловку положил, думаю, кульминации нашей драмы долго ждать не придется.

Генриетта замолчала, расширившиеся ее глаза смотрели на кухонную дверь. Раздался резкий щелчок. Мышеловка сработала.

– Шустро! – расцвел Жеглов. – Вы пока тут пообщайтесь с насекомым, а я за мышкой сбегаю.

Ушел на кухню, сделав крюк к столику с коньяком. Вернулся с мышеловкой – в ней бесновалась серая мышь.

– Ух, ты какая! В трусики хочешь? Нет уж! Сначала – прелюдия. С нежными поцелуями, трогательными прикосновениями, и прикусыванием мочки нежного ушка.

Сунул руку в мышеловку. Вскрикнув, мигом вынул. Посмотрел на подушечку среднего пальца. На крапинки крови.

– Да ты не мышь, сученок! – воскликнул удивлено. – Ты, оказывается, крыса, то есть крысенок!

Вытерев кровь о скатерть, покрывавшую стол, посмотрел на Генриетту с неподдельным сочувствием:

– Вот это ты попала!..

Женщина обезумела. Пыталась кричать, но горло, схваченное спазмами, выдавало клекот. Он продолжал юродствовать: достал таки крысу, взял за хвост, поднес к ее лицу, запел драматическим голосом:

Генриетта затихла, затравленные ее глаза обречено смотрели на дергавшуюся крысу.

– Ну, что, будем сотрудничать со следствием? – поднес животное к самому лицу.

Она закивала. – Да-да-да!

– А говорила: иголки, плетка, побои. Нет, это маловысокохудожественно, как говорил наш выдающийся писатель Зощенко. Ты как в себя будешь приходить? На столе или за столом?

– За столом, – сказала она.

– Хорошо. Но руки я тебе свяжу. На всякий случай, чтоб поделом не зарезала.

Через десять минут Генриетта сидела за столом в красном облегающем платье и красной же шляпке – их Жеглов нашел в гардеробе. Руки ее были связаны в запястьях.

– Вы жестоки, – сказала она, выпив с руки Жеглова коньяку.

– Цель оправдывает средства. К тому же я предполагаю, что вы заслуживаете большего, может быть, даже гильотины. Как там звали вашу королеву, которой головку снесли? Не Генриеттой случаем?

– Чепуха. У нас нет смертной казни. Ее звали Марией Антуанеттой. Дайте мне сыру, – мысли женщины бегали как мыши в клетке.

Жеглов дал. Она съела ломтик. Он сказал, радуясь, что пьян в самую меру:

– Обожаю кормить с рук. Еще чего-нибудь?

– Я съела бы мяса. Большой кусок.

– Это потом. Я пожарю вам с кровью. Нашу мышку.

– А вы мне понравились. Люблю людей, идущих напролом. Сейчас мало таких.

пропел Жеглов.

– Вы все поете и поете. Вы что, певец?

– Я и певец, и артист, и, как оказалось, еще и мастер заплечного жанра. Вот только жизнь вкривь и вкось…

– Наркотики? Водка? Женщины? – спросила с живым интересом.

– И наркотики, и водка, и я сам.

– Что сам?

– Да понимаешь, среди людей живем. Всем нравишься, все друзья, а сам себе не нравишься и не друг.

– Профессор все поправит. Доверьтесь ему.

– Ну-ну. Доверишься ему, а он выпотрошит. Зачем ему моя рыхлая печень? Сердце с рубцами? Удивляюсь.

– Чушь. Что такое эвтаназия, знаете?

– Знаю. Это когда больных убивают из жалости. Что, Мегре и Пуаро были смертельно больны?

– Да. В нашу клинику переводят лишь смертельно больных. Потому и говорят, что она ближе к небу, чем любая другая. И Перен делает все, чтобы они умерли счастливыми. С их разрешения, разумеется.