Игорь Губерман - Седьмой дневник

Я болен ясным пониманием,
хотя и зря оно дано,
что стану я воспоминанием,
а после сгинет и оно.

Отрадно мне, что я прижился здесь,
мне нравится, что нас ничтожно мало,
нас тут собралась дьявольская смесь,
а сплава здесь вовеки не бывало.

Люблю случайные наброски,
люблю небрежные эскизы,
содержат эти недоноски
души начальные капризы.

Мы потому живём так весело,
с текущим днём войдя в интим,
что прошлых бед густое месиво
мы помнить напрочь не хотим.

Годился я в любую спальню
и на траву среди цветов,
я был похож на готовальню,
поскольку всюду был готов.

Умерил я живую прыть
и не стремлюсь к любому фарту,
уже мне просто нечем крыть
судьбой предложенную карту.

Что-то вертится прямо с утра
в голове, где разгул непогоды…
Вот! Я думал о том же вчера:
наливать надо, помня про годы.

В наш мир сойдёт Мессия властно,
когда пробьёт заветный час,
к Нему стремясь подобострастно,
затопчут праведники нас.

Срываются запретные покровы,
стихает растревоженности смута,
и видно, что священные коровы
всего лишь были дойными кому-то.

Сегодня я закончил труд,
который мне трепал нервишки.
Его, конечно, обосрут,
но в этом польза есть для книжки.

Вечер жизни полон благодати,
если есть мыслительная мельница —
и мели что хочешь, в результате
в мире ничего не переменится.

Покой сегодня лишь на кладбищах,
там тихо, праведно и пусто,
а те, кто жив, – на шумных пастбищах
толкутся суетно и густо.

Чужой идее дам я жительство,
её любой уразумеет:
народ имеет то правительство,
которое его имеет.

Пустые трёпы и болтания
однажды рано или поздно
шутя рисуют очертания
того, что подлинно серьёзно.

Увы, не каждое творение
сполна имеет основания,
чтоб возносить благодарение
за Божий дар существования.

Я лично ощущаю жизнь эпически:
течёт она себе – и слава Богу.
А кто живёт возвышенно трагически,
те тоже выпивают понемногу.

Боль уйдёт в колёсном перестуке,
а пока что – сядем и налей;
сколько ни писали о разлуке,
а она гораздо тяжелей.

Крутое мозга прочищение
(не без душевного вреда)
творит совсем не просвещение,
а крупных бедствий череда.

Стремясь и рвясь нетерпеливо,
победно молодость кричит,
а старость мешкает блудливо
и осмотрительно молчит.

Надежда применяет все уловки,
чтоб верили мы в Божье попечение,
но мысли о намыленной верёвке
такое же приносят облегчение.

Есть люди – дорожным укрыты плащом,
и некогда им постареть:
им то, что не видели в мире ещё,
охота успеть посмотреть.

На нас когда кидают девки взор,
уже зрачок нисколько не дрожит,
как будто непородистый Трезор
куда-то мимо них сейчас бежит.

Гоняясь то за смыслом, то за звуком
и видя в этом жизни цель и средство,
совсем я позабыл оставить внукам
какое-нибудь мелкое наследство.

Я не верю сладкому роману
о житье безоблачно красивом:
в молодости нам не по карману
то, что на закате не по силам.

Мелькал я редко на экране,
терялся в обществе коллег,
зато на поле русской брани
был не последний человек.

Далеко позади колыбель,
ум напитан житейской наукой;
в эти годы заядлый кобель
может быть и отъявленной сукой.

Лучше пить спиртное на просторе,
чем трястись от страха на престоле.

Конечно, муки ада – не безделица,
однако, мысля здраво и серьёзно,
уже на рай нам нечего надеяться,
а значит – и воздерживаться поздно.

Я два часа провёл недавно
в пустом никчемном разговоре
и вдруг подумал: как забавно —
трепаться с фауной о флоре.