Марк Хэддон - Крушение пирса

Мы сидели и смотрели на горящий костер; сыроватые дрова потрескивали и то и дело плевались. А время от времени над костром взлетали и исчезали во тьме яркие угольки, и мне казалось, что мы сидим и готовим себе на ужин звезды, а потом добавляем их по одной к тем, что уже высыпали на ночное небо. Я понимал, что вскоре умру, и мне очень хотелось поговорить об этом, но поднять столь болезненную тему я никак не решался. Я вдруг вспомнил свою «айю», няньку, которая была у нас в Читтагонге. Она, бывало, присаживалась ко мне на кровать и спрашивала: «Что это с вами такое, молодой хозяин?» — и я вовсе не обязан был объяснять ей, в чем дело, потому что больше всего мне нужен был именно этот заданный ласковым тоном вопрос.

Летучие мыши разбудили меня на рассвете. Билл уже ушел. У меня очень болела голова, да и желудок расстроился. Развести костер мне оказалось не под силу, и я ограничился тем, что съел горсть орехов и выпил кружку тепловатой воды с медным привкусом, а потом снова лег, завернулся в парусину и стал смотреть, как встает солнце.

Я вспоминал уик-энд два года назад, когда мы снова собрались в Мертоне [81] Мертон-колледж — один из старейших колледжей Оксфордского университета, основанный в 1264 г. на торжественный ужин в честь его основателя. Ужин был поистине роскошный, а после него я, как ни странно, оказался в парке вместе с Эдгаром. Мы прогуливались по аллеям и остановились возле солнечных часов, с трудом различимых в угасающем свете дня. Там мы неспешно выкурили по сигаре, глядя на луг перед Крайст-Черч [82] Крайст-Черч — один из самых крупных аристократических колледжей Оксфордского университета, основан в 1525 г. и на весь раскинувшийся за ним Айсис [83] Айсис — участок Темзы в районе Оксфорда. . Я и теперь, пожалуй, не смог бы вспомнить другого раза, когда Эдгар уделил мне столько внимания. Обычно наш с ним разговор завершался через две-три минуты. Но в тот знаменательный вечер я был весьма польщен его дружеской беседой. А уж когда Эдгар рассказал мне об экспедиции Карлайла и о своих намерениях разыскать эту пропавшую экспедицию и сообщить родственникам Карлайла, как именно погиб их сын, я был просто потрясен тем, сколь бедна событиями была до сих пор моя собственная жизнь.

Воспоминания о том вечере растревожили меня, да еще и голова разболелась. Я выпил немного воды, добавив туда капельку виски, чтобы хоть немного приглушить боль в висках. Тут мой взгляд упал на блокнот, и мне стало ясно, что я просто обязан попытаться оставить хоть какой-то отчет о нашей экспедиции. Даже если эти записи никогда не прочтет ни один живой человек, думал я, то кого-то из духов они, возможно, все же заинтересуют, а мне вскоре будет очень даже кстати хотя бы такая компания.

Итак, я начал писать.

К концу дня я разжег костер с помощью кремня и сухого мха, спрятанного в запаянную коробку, — все это оставил мне Билл, — поджарил два куска сердцевины молодой пальмы, поел и стал смотреть, как садится солнце. Мне казалось, я смогу сделать еще кое-какие записи, но ничего не вышло: голова не работала, и у меня явно поднялась температура. Моя левая нога совсем утратила чувствительность, а ярко-красные пятна распространились и по левой руке. При любом резком движении у меня начинала сильно кружиться голова. Когда с наступлением сумерек летучие мыши вылетели на охоту, я допил оставшееся виски, закрыл глаза и стал ждать, когда меня одолеет сон.

Когда я проснулся, то мне показалось, что мы все еще в море и попали в шторм. Вспышки молний вспарывали небо снизу доверху, озаряя ярким белым светом бескрайний темный океан и вновь погружая весь мир во тьму. Раскаты грома гремели, точно упавшие с телеги тяжелые бочки. При очередной вспышке я присмотрелся и увидел, что океан вокруг состоит из отдельных деревьев, а нахожусь я вовсе не на корабле и страдаю отнюдь не от морской качки. Меня прикрывал лишь жалкий навес из куска парусины, который не спасал от ливня, так что подо мной образовалась уже приличная лужа. Я попытался встать, но ноги меня слушаться не желали, и мне пришлось передвигаться на четвереньках, как собаке. Снова сверкнула молния, и я, заметив блокнот, поспешно сунул его за пазуху, цепляясь за мысль, что если сумею спасти блокнот, то и сам, возможно, спасусь.

После очередного удара молнии на некоторое время наступила полная темнота, и лишь потом вдали пророкотал гром. Я уже не чувствовал ни рук, ни колен, ни ступней. Скорчившись, я уснул на боку и проснулся, больно ударившись головой и плечом о мокрую и очень твердую скалу. Я снова встал на четвереньки и перебрался в другое место.