Павел Федоров - Агафон с большой Волги

– Позволь! Что это такое? – войдя в комнату, оглядывая расставленные вдоль стен столы и чистые скатерки, воскликнул Молодцов.

– Ресторация, Иван Михалыч, – ответил Пальцев и, поджав губы, улыбнулся одними зрачками.

– Глядите, какая прелесть! – Глаша не удержалась и проскользнула вперед. – Захар Петрович, золотой вы человек! – восторженно, по-женски продолжала она. – Вот это сюрприз! Надо же! Плитка, конфорочки и чистота идеальная!

– Да уж поддерживаем, – вставила стоявшая в сторонке Настя. – Наши девчата так рады, что вы себе представить не можете. Как придут, всю обувку в коридоре снимают.

– Пожертвовал кабинет и помалкивает, хитрец? – повернув седоватую голову в сторону невозмутимо молчавшего Пальцева, сказал Молодцов. – Как же это у тебя хватило терпения?

– Это мужественный поступок, Захар Петрович. У меня нет слов, – поддержал его Ян Альфредович.

– По-партийному поступил, – заметил Соколов. – Честь и хвала зачинателю!

– Ничего не скажешь, ты меня удивил, Захар, – проговорил Спиглазов.

Все, дружно перебивая друг друга, начали поздравлять Пальцева, жать ему руки, на все лады восхваляя его хозяйственную сметку. Он растерянно и неуклюже отмахивался, стараясь отойти в уголок, словно отыскивая щелочку, чтобы спрятаться.

Агафон молча неприязненно наблюдал за ним и мысленно посмеивался над его положением.

– Да не моя это идея, – опуская голову, возражал Захар Петрович. – Меня просто подловили на слове наши комсомольцы…

– Брось скромничать! Не изображай из себя Акима-простоту, – сказал Молодцов и предложил здесь же, среди этого уюта, как он выразился, провести заседание партийного бюро.

Все с ним согласились и присели к столам. Один стол выдвинули на середину для докладчика и выступающих.

– Только уж не курите. У нас тут не полагается, – неожиданно проговорила Настя и медленно вышла из комнаты.

– Приветствую такие порядки, – сказал некурящий Молодцов. – Начинай, Михаил Лукьянович.

– В сущности, у нас на повестке дня один специальный вопрос, – раскладывая на столике бумаги, заговорил Соколов. – Вопрос неприятный, сугубо, так сказать, печальный…

– Да ты не тяни, а давай ближе к делу, – прервал его Молодцов. – Мы ведь хорошо знаем, что персональные дела никогда ни у кого не вызывали радости.

– Что ж, товарищи, мы должны сегодня разобрать персональное дело молодого коммуниста товарища Чертыковцева. У нас имеются два заявления: Романа Николаевича Спиглазова и Варвары Голубенковой. Я коротко изложу суть последнего, а Роман Николаевич персонально дополнит, поскольку лично присутствует здесь.

Далее Соколов сообщил, что Чертыковцев в день своего переезда в отделение, будучи в нетрезвом виде, устроил в доме Монаховых дебош. При этом был непристойно одет, гонялся за Голубенковой в одном сапоге и т. д.

Во время чтения Ян Альфредович гулко откашлялся и, ни на кого не глядя, низко опустил голову.

От слов, которые произносил Соколов, у Агафона к горлу подступила физическая тошнота. Хотелось вскочить и убежать. Туманно подумалось, что, очевидно, так судят всех преступников, которые на самом деле что-то совершили… Он, к своему ужасу, начинал верить, что не только гонялся за Варварой в одном сапоге, но и, наверное, замахивался на нее, – может быть, так оно и было? Все, что тогда произошло, он помнил сейчас очень смутно.

Сообщение Соколова произвело на всех гнетущее впечатление. Молодцов просил зачитать объяснение виновника.

– Письменного объяснения нету. Я поручил члену партийного бюро, товарищу Пальцеву, выяснить обстоятельства дела. Он мне доложил странные вещи. Вместо того чтобы как-то объяснить сущность своего поведения, Чертыковцев заявил, что он потребует исключения Голубенковой из партии. Разговор происходил, правда, по телефону. Пусть Пальцев подтвердит сказанное, а потом послушаем других.

– Да, он мне так и заявил, что таких, как Голубенкова, надо гнать из партии. А в общем объяснений не дал, сказал, что ему сейчас не до этого. Я повторяю его слова, – проговорил Пальцев и сел.

– Странное объяснение, – покачал головой Молодцов. – Давай, Роман Николаевич, дополняй, а потом уж пусть сам виновник расскажет.

Спиглазов поднялся, оправил добротный темно-серый костюм и, как фокусник, пересортировал в руках пачку блокнотных листков. Видно было, что к выступлению он подготовился основательно.

– Вы, конечно, меня понимаете, что мне не очень приятно обвинять молодого коммуниста в совершенных им проступках. Тем более что его, как добросовестного человека и работника, рекомендовал нам секретарь райкома товарищ Константинов.