Павел Федоров - Агафон с большой Волги

Помывшись, Ульяна накинула на плечи свой любимый старенький халат, в котором встретила тогда Гошку, вошла в их общую с Мартой комнату, включила рефлектор и начала сушить влажные, светло рассыпавшиеся по плечам волосы.

В кухне топилась плита, слышно было, как гудели и жарко пылали сухие дрова. Вкусно пахло ужином. Мать, как обычно, готовила что-то для дочек, их любимое. Отец после операции все еще прихварывал и лежал у себя в спальне. Марта, любившая подолгу мыться, продолжала плескаться в ванне.

Вяло перебирая руками мягкие волосы, Ульяна думала: сказать ли Марте, какая история приключилась с Гошкой и ею самой? Правда, он очень просил ее вчера никому об этом не говорить. Ульяна хотя и обещала, но заранее чувствовала, что от Марты ничего утаивать не станет. Да и как тут можно молчать, когда при виде этой самой комнаты зареветь хочется. Здесь ведь наделяла она его поцелуями и за папу и за маму.

Наконец в длинном зеленом халате вошла Марта, пристроилась на диване рядом с Ульяной, розовая, свежая, строго красивая, и ласково потрепала ее за подбородок.

Ульяна вдруг уткнулась лицом в ее теплую грудь и обняла за шею. Марта почувствовала, как у сестренки нервно передернулись плечи.

– Ты что, Улишка-глупышка? – поднимая ее заплаканное лицо, удивленно и участливо спросила Марта.

– Даже не знаю, с чего начать, – смахивая с длинных ресниц слезинки, вздохнула Ульяна.

– Начни с того, что есть! Дай-ка я вытру твои соленые капельки. Уверена, что это какой-нибудь пустячок, дорогая, – горячо целуя сестру, ласково проговорила Марта.

– О-о-о! Если бы так!

Ульяна подробно рассказала, как Гошка получил письма, что у него произошло на Большой Волге и чем все закончилось. Они сидели, плотно прижавшись друг к другу, и долго молчали. Вечерний свет мягко падал через широкое окно и тепло ложился на взволнованные лица девушек. На столе дремали альбомы, цветные шкатулочки и другие безделушки в виде веселых матерчатых собачек и маленьких куколок, свидетельниц недавнего ее легкомыслия. Ульяне даже смотреть на них сейчас было стыдно.

– Ну и Фош-Агафош! – наконец воскликнула Марта. – Никогда бы не подумала!

– Он так переживает, – прошептала Ульяна.

– Еще бы! – Марта вскинула руки и начала сердито взбивать сохнущие волосы.

– Когда он вошел в контору, у него лицо было зеленое, как купорос.

Ульяна никак не могла отделаться от своего первого определения цвета лица Агафона и тяжелого несчастного взгляда, каким он тогда на нее смотрел.

– А я-то поверила, что и он меня любит… – прошептала она.

– Ты увидела, что он запутался, ну и выдумала себе любовь. Вздор! – отрывисто и резко проговорила Марта. – Где же и когда ты с ним объяснилась?

– Вот здесь, в этой комнате, – призналась Ульяна. – Мне его очень жаль, Марта, хоть он и гнус, – продолжила она.

– Ну, мало ли что он может сказать тебе, – слабо возразила Марта и тут же добавила: – Ты не должна принимать близко к сердцу. Разумеется, всем нам неприятно, но…

Она не договорила и отвернулась.

– Не будь эгоисткой, Марта. Сейчас, если хочешь знать, я ему нужна больше, чем когда-либо. Это я хорошо понимаю. А раз нужна, мне тысячу раз приятно быть полезной, да еще в такое нелегкое для него время. Ты, конечно, можешь смеяться, считать меня дурочкой, но я не вижу и не чувствую в своих поступках и мыслях ничего греховного и страшного. Ты меня понимаешь?

Упираясь подбородком в приподнятые колени, Ульяна говорила тихо, медленно, со страстным внутренним убеждением, без всякого намерения подчеркивала значимость каждого слова. Глаза девушки светились то радостью, то надеждой, то глубокой, личной, впервые пережитой душевной невзгодой.

– Ты можешь меня понять? – настойчиво переспросила она.

– Еще бы не понять! Ах, Улишка-глупышка! Мне ведь самой до смерти жалко этого противного Гошку! – невольно созналась она.

– Я знала же, что у тебя доброе сердце, Марта. Ты прелесть! – Ульяна обняла сестру за плечи.

– Уж доброе… А сама только что назвала эгоисткой…

– Это все не то, Марта, совсем не то, – запротестовала Ульяна. – Я-то уж знаю, почему тебе жалко Гошку.

– Почему?

– Язычок мой давно уже чешется, да боюсь сказать… Ты только не сердись, Мартышка, я ведь так просто фантазирую и ни капельки не ревную, – видя, что сестра покраснела и растерялась, проговорила Ульяна.

Вошла мать и позвала дочерей ужинать.

– Не скажем нашим про Гошку, – поднимаясь с дивана, шепнула Ульяна. – Он меня очень просил и вообще…