Питер Хёг - Ночные рассказы

Когда Георга ван Остена во время последнего интервью перед переездом на Конгенс Нюторв спросили, не откроется ли компания в XX веке другим частям света, он спокойно ответил: «Мы никогда не были закрытыми. Мы не боимся иностранного. Мы граждане мира и европейцы. Но в первую очередь мы датчане».

Этот ответ Ясон прочитал вскоре после того, как встретил Хелену, и ему не показалось странным это утверждение. Удивляло его нечто другое. А именно — совершенно непонятные условия приёма на работу слуг в этой семье.

Все знали, что во всех поколениях рода Ван Остенов в доме жил индиец, очевидно, занимающий должность доверенного слуги, и в дистиллированно датском окружении семейства эта фигура была столь неорганична, как была бы пальма посреди буковых лесов на картинах Скоугорда, [58] Скоугорд П. К. (1817–1875) — датский художник-пейзажист. в большом количестве хранящихся в семейной коллекции.

Говорили, что этот странный обычай возник полтора века назад и что всегда слугами были сыновья из разных поколений одной и той же индийской семьи, из какого-то места в Индии, и Ван Остены из поколения в поколение продолжали приглашать их в Данию. Рассказывали, что приезжали всегда юноши моложе двадцати лет, и что оставались они в стране семь лет, после чего возвращались домой, и следующий слуга занимал их место. Действительно ли так обстояло дело, никогда не было доказано. Свет же видел, что эти темнокожие мальчики с точёными лицами и нежными губами очень скоро начинали говорить на безупречном датском без всякого акцента, а потом — всегда одетые во фрак, как будто они были одновременно дворецкими и гостями — вставали между семьёй и остальным миром, и делали они это настолько убедительно, что все забывали, что кожа их, строго говоря, неправильного цвета, или прощали им это. Когда Ясон написал Ван Остенам письмо с просьбой о встрече и когда на его вопрос пришёл любезный ответ, под которым стояло непроизносимое имя, то он понял, что, как и все прочие, кто на протяжении последних ста лет обращался к главе самого датского из всех датских семейств с просьбой, он сначала вынужден вести переговоры с иностранцем.

Во время этих переговоров ему не на что было пожаловаться, но именно потому, что приходящие к нему письма были одновременно и официальными и любезными и не содержали ни одной ошибки, они возбуждали его любопытство. Поскольку он страстно желал понять наконец любимую женщину, за те несколько недель, что остались до её возвращения, всякий вопрос о ней и её семье, оставшийся без ответа, создавал напряжение в его душе. Узнать, почему она никогда не навещает своих родителей, как чувствует себя дочь в такой идеальной семье, почему Маргрете и Георг ван Остены перед Амалиенборгом [59] Амалиенборг — дворец королевской семьи в Копенгагене. своей любви поставили привратником какого-то черномазого, место которому у языческой пагоды, стремление получить ответ на эти и другие загадки стало для него навязчивой идеей. Тот Ясон Тофт, который 19 марта шёл по вечернему Копенгагену, был одержим своим любопытством, и поэтому мысли его бежали впереди него без помех, и во всём мире не было ни одной заботы, которая могла бы их остановить, и не было трамваев и машин, и даже под ноги ему было смотреть незачем — он парил.

Ясон размышлял о понятии «действие». «Скоро, — думал он, — через несколько часов я получу свои ответы. Тогда я буду готов встретить Хелену. После встречи мы сможем вместе пойти в будущее, в котором мы будем любить друг друга всё больше и больше и в котором я буду писать всё больше и больше книг и становиться всё более знаменитым, и всё это я положу к её ногам», — и он глубоко вздохнул при мысли о бесконечном круговороте своих чувств, беспредельном, безбрежном, до небес, росте своего мастерства и доходов.

Ещё в гимназии великие писатели-реалисты привлекали Ясона своей любовью к действительности. С исступлённым ощущением того, что речь идёт именно о его жизни, он прочитал Золя, Пруста и Понтоппидана. [60] Понтоппидан, Хенрик (1857–1953) — датский писатель, лауреат Нобелевской премии (1917). И с глубоким разочарованием отвернулся от них, обнаружив, что они, в конечном счёте, не были верны действительности. Именно в это время он сам начал писать, и подтолкнула его сильная потребность рассказать миру, что действие в литературном произведении — это иллюзия. Полный восторга, он в юношеские годы узнавал самого себя в книгах европейских писателей о действительно существующих людях, чувствуя, что открытие реалистов, состоящее в том, что действительность — это рукопожатие, капля пота, урчащий желудок и каменный фасад, а не туманная символика романтизма, не затемнённые стереотипы религиозной литературы, и есть тот материал, из которого создана окончательная истина.