Дон Делилло - Падающий

— Борода — прекрасный аксессуар.

— Он с ней разговаривает, — сказала Нина. — Каждое утро, в зеркале.

— И что он говорит?

— Он говорит по-немецки. Его борода — немка.

— Я весьма польщен, — сказал он. — Не над всяким так будут подтрунивать.

— А нос — австро-венгр.

Стоя за спиной у Нины, он наклонился к ней, приложил ладонь тыльной стороной к ее щеке. Потом понес пустую кружку на кухню; женщины некоторое время сидели молча. Лианне хотелось пойти домой и лечь спать. Ее мать клонит в сон, и ее саму — тоже. Пойти домой и немного поболтать с Кейтом, а потом рухнуть на кровать и заснуть. Поболтать с Кейтом или обойтись без разговоров. И все же ей хотелось, чтобы Кейт был дома, когда она придет.

Мартин, неожиданно для них, подал голос из дальнего угла комнаты:

— Они хотят занять в мире свое место, создать свой собственный — не наш — глобальный альянс. Ты говоришь: это старая отжившая война. Но она повсюду, и у нее есть свои резоны.

— Ты меня обманул.

— А ты не обманывайся. Думаешь, люди жертвуют собой только во имя Бога? — сказал он.

Зазвонил его мобильник, и Мартин отвернулся к стене, заговорил словно бы с собственной грудной клеткой. Он много раз вел разговоры по телефону при Лианне; отходил в сторону, издали доносились английские, немецкие или французские фразы — смотря кто звонил, — а иногда вкраплялся чарующий слог: «Брак» или «Джонс».

Мартин быстро закончил разговор и убрал телефон.

— Путешествие… да, тебе об этом стоит подумать, — сказал он. — Приведи колено в норму, и поедем — я совершенно серьезно.

— В дальние края.

— В дальние края.

— К руинам, — сказала она.

— К руинам.

У нас свои руины есть. Но на них мне как-то смотреть не хочется.

Он пошел вдоль стены к двери:

— Но вы для того и построили свои башни, разве не так? Разве башни не возводились как символ богатства и власти, который так и подмывает уничтожить? Махину сооружаешь, чтобы посмотреть, как она рушится. Очевидная провокация. Зачем еще забираться в такую высь, а потом дублировать свой рекорд? Если символ, почему бы не в двух экземплярах? Вы говорите: «Вот они, придите и разрушьте их».

С этими словами он потянул на себя дверь. И ушел.

Он смотрел покер по телевизору: страдальческие гримасы, казино посреди пустыни. Смотрел без интереса. Разве в телевизоре покер? Зашел Джастин, стал смотреть вместе с ним, и он в общих чертах растолковал мальчику правила — урывками, когда игроки делали перерывы и поднимали ставки, когда становилась ясна стратегия каждого. Потом пришла Лианна, устроилась на полу и стала наблюдать за сыном. Он сидел на краешке стула, тянулся всем телом к телевизору, растерянно уставившись в сияющий прямоугольник: ни дать ни взять загипнотизирован пришельцами.

Она смотрела на экран, на игроков, когда их показывали крупным планом. Ход партии не вызывал у нее никаких чувств, она воспринимала все происходящее смутно, как под легкой анестезией: скучно, когда одна карта решает, проиграешь сто тысяч долларов или выиграешь. Покер ничего ей не говорил — он ей неинтересен, ни уму ни сердцу. Но игроки были занятные. На игроков она смотрела, их лица — невозмутимые, сонные или хмурые — завораживали. «Бедняги», подумала она, почему-то вспомнив Кьеркегора и долгие ночи с книгой в руках. Она смотрела на экран и воображала безотрадный север: вот где место этим лицам, а они — в пустыне, в Лас-Вегасе. Разве окончится внутренняя борьба, разве исчезнут противоречия, когда победитель с облегчением переведет дух?

С Кейтом она своими мыслями не делилась — он полуобернулся бы к ней, с притворной задумчивостью уставившись в пространство, отвесил бы челюсть, медленно опуская веки, пока не уронил бы, наконец, голову на грудь.

Он думал о том, что его окружало, — или скорее не думал, просто вбирал в себя окружающий мир. Видел в углу экрана отраженное лицо Лианны. Наблюдал за игроками, подмечал детали ходов и контрходов, но не переставал наблюдать за ней и остро ощущал: он здесь, рядом с ней и Джастином. В руке сжимал стакан: односолодовый виски со льдом. Услышал, как на улице сработала автомобильная сигнализация. Перегнулся и постучал по макушке Джастина — «тук-тук», — привлекая его внимание к грядущему откровению: камера поймала в объектив карты игрока, не ведающего, что ему конец.

— Ему конец, — сказал сыну, а мальчик, не говоря ни слова, сидел, неестественно вытянувшись, чуть ли не оседая со стула на пол, чуть ли не в трансе.