Дон Делилло - Падающий

Перехватив ее взгляд, он спросил:

— Чего тебе?

— Сегодня я разговаривала с мамой Кэти. Кэти и ее брата, как там его зовут. Она рассказала мне о бинокле.

Он стоял и смотрел на нее, с карандашом в руке.

— Кэти и как там его.

— Роберт, — сказал он.

— Ее младший брат Роберт. И его старшая сестра Кэти. И этот человек, о котором вы трое все время говорите. Мне, случайно, не следует об этом знать?

— Какой человек? — спросил он.

— Какой человек. И какой бинокль, — сказала она. — Тебе разрешили без спросу выносить бинокль из дома?

Он стоял и смотрел. Волосы у него были бесцветные, отцовские, и осанка отцовская, чуть угловатая. Невозмутимость — его собственная. Когда он занимается спортом или играет в подвижные игры, в нем чувствуется поразительная собранность.

— Тебе отец разрешил?

Он стоял, уставившись на нее.

Что интересного можно увидеть из их окон? Хотя бы это ты мне можешь сказать?

Она прислонилась к дверному косяку, готовая ждать три дня, четыре, пять, — об этом говорило выражение ее лица и ее поза, — пока он не ответит.

Он слегка отвел в сторону руку, руку без карандаша, ладонью вверх, и его лицо еле заметно изменилось: между подбородком и нижней губой возникла дугообразная впадина. Эта гримаса — беззвучный стариковский аналог реплики, с которой начинает разговор маленький мальчик: «Мама, тебе чего?»

Он сидел боком к столу, положив левую руку на угол столешницы, параллельно краю. Кисть руки — пальцы сжаты в мягкий кулак — свисала со стола. Он приподнял кисть, не отрывая предплечья от столешницы, пять секунд продержал в вертикальном положении. Повторил это десять раз.

Так и называется: мягкий кулак, так говорят физиотерапевты. Термин из листка с инструкциями.

Он считал, что занятия восстанавливают его силы. Четыре раза в день, сгибание-разгибание запястья, ульнарное отведение кисти. Вот чем по-настоящему можно восполнить ущерб, нанесенный ему в башне, когда с неба сошел хаос. К нормальному самочувствию его постепенно возвращала не томография, не хирургическая операция. Возвращала скромная программа домашних занятий, отсчитывание секунд, отсчитывание повторов, часы, специально выделенные им для упражнений, лед, который он прикладывал к руке после каждого комплекса упражнений.

Одни мертвы, другие изувечены. У него травма была легкая, но старался он не ради порванных связок. А ради хаоса, ради пляски потолков и этажей, ради голосов, задыхающихся в дыму. Он сидел, глубоко сосредоточившись, выполнял упражнения для кисти: руку в запястье согнуть, опуская, руку в запястье согнуть, поднимая, предплечье распластано на столе, при некоторых упражнениях большой палец оттопырен кверху, свободная рука прижимает рабочую. Мыл лангетку теплой водой с мылом. Не сдвигал лангетку без консультации с лечащим врачом. Читал инструкции. Сжимал руку в мягкий кулак.

Джек Гленн, ее отец, не захотел безвольно плыть по течению прогрессирующего старческого слабоумия. В своем коттедже на севере Нью-Гемпшира он набрал несколько телефонных номеров и, закончив последний разговор, застрелился из старого охотничьего ружья. Подробностей она не знала. Когда это случилось, ей было двадцать два и она не стала выспрашивать у местных полицейских подробности. Какие там могли быть подробности, кроме невыносимых? Но она невольно гадала, что это было за ружье: знакомое ей, то, которое он ей разрешал подержать, прицеливаться из него, только стрелять не позволял, — когда она, четырнадцатилетняя, пошла с ним в лес, нехотя пошла уничтожать вредителей. Она выросла в городе и толком не знала, кто вредит посевам, но четко запомнила одну фразу, услышанную тогда в лесу. Отец любил поговорить об анатомии гоночных автомобилей, мотоциклов, охотничьих ружей, об устройстве всяческих механизмов, а она любила слушать. Тем охотнее слушала, чем большая дистанция их разделяла: дистанция, которая с самого начала измерялась милями, неделями и месяцами жизни врозь.

Он вскинул ружье и сказал ей:

— Чем короче ствол, тем громче выстрел.

Накал этой фразы с тех пор, за годы, не ослаб. С ней как бы примчалось известие о его смерти. Страшная фраза, но она пыталась втолковать себе, что он поступил мужественно. Он поторопился: болезнь еще не успела пустить цепкие корни, но Джек уважал право природы на оплошности и полагал, что его судьба предрешена. Ей хотелось верить, что его убило то же самое ружье, которое он учил ее держать в лесопосадках, среди лиственниц и елей, в косых лучах северного солнца.