Ирина Волчок - Тихий омут

— О, вылупилась, наконец, — как-то утром сказала бабушка. — Да и вылупилась-то какая! Ай-я-яй… Меня переплюнешь. Пора принимать меры.

Меры были приняты в тот же день. Сначала единственная становская парикмахерша Александра Степановна, сильно пьющая по причине хронического одиночества и по той же причине ненавидевшая всех представительниц женского пола, тупыми ножницами обкромсала Верины волосы так, что в двух местах даже кожа головы просвечивала, потом бабушка купила Вере джинсы фасона «сурок в кальсонах» — точно такие же, какие носили все становские девчонки, — розовую кофточку, бесформенную, но поперек всю перетянутую резинками, и клеенчатые туфли со скошенными каблуками и медными нашлепками на пятках. Дома Вера все это на себя напялила, посмотрелась в зеркало и пожала плечами: все равно тот же пришелец, только замаскированный под Нинку Сопаткину. Бабушка постояла рядом, посмотрела в то же зеркало, с сомнением пожевала губами, сбегала к соседке Калерии Валерьяновне, которая последние пятьдесят лет вела позиционную войну со своей давней соперницей при помощи психических атак в виде запредельно интенсивного макияжа, и вернулась с полупустой коробочкой ярко-голубых теней для век и перламутровой помадой несовместимого с жизнью цвета. Вера намазалась, как для участия в позиционной войне, критически поразглядывала свое отражение, но опять увидела того же пришельца, только сильно испачканного.

— Да, — подтвердила бабушка ее сомнения. — Не очень-то помогает. Иди умойся, черт с ними, может, не сразу заметят. А хоть и сразу… Умойся, здоровье дороже.

Заметили не сразу. Наверное, не меньше недели прошло, прежде чем заметили. И то не все, а сначала Валентина Васильевна, математичка. После какой-то контрольной она устроила разбор полетов, на котором обещала Нинке Сопаткиной оставить ту на второй год — это в девятом-то классе, кто ж поверит? Наглая Нинка и не верила, равнодушно пререкалась с Валентиной Васильевной и одновременно стреляла накрашенными глазками в сторону Генки Потапова, тоже двоечника и раздолбая, но личности харизматичной. В его сторону все девчонки глазками стреляли, отчего он невыносимо зазнался и с прошлого года стал даже носить перстень-печатку с черепом и костями. Идиот.

— Нина! — нервничала Валентина Васильевна. — Мама у тебя бухгалтер, а ты дважды два до сих пор не выучила! Как ты собираешься жить? Я не понимаю! Кем ты собираешься работать?

— Артисткой, — заявила наглая Нинка и опять стрельнула глазками в Генку. — Мне дважды два без надобности, я в кино сыматься буду.

— «Сыматься»! — ужаснулась Валентина Васильевна. — Нет, ну вы подумайте! Уж кому и сниматься в кино, так это Вере Отаевой, а девочка, между прочим, уверенно идет на золотую медаль!

— Ага, Отаевой самое место в кино, — занервничала наконец и Нинка. — В триллере…

И оглянулась на Веру.

Вера с сочувствием и жалостью смотрела ей в глаза. Вообще-то ей сейчас больше всего хотелось треснуть Нинку по башке учебником математики, но она уже тогда серьезно интересовалась психологией, накануне как раз прочла одну хорошую книжечку и кое-что из прочитанного запомнила. Нинка наткнулась на ее взгляд, заткнулась на полуслове, отвесила нижнюю губу и пошла красными пятнами.

— Нашествие марсиан, — харизматичным голосом сказал идиот Генка. — Мумия возвращается.

И тоже оглянулся на Веру.

Вера и ему в глаза посмотрела — очень серьезно и даже печально. И Генка тоже заткнулся, дернул кадыком и побледнел.

Вот с этого дня и начались неприятности, которые не шли ни в какое сравнение с прежними. Пока Вера была пришельцем, все постепенно привыкли, что так и надо, относились с пониманием и особо не обижали. Вера всегда была будто немножко в стороне, со всеми общалась ровно, в разборках ни на чью сторону не вставала, пятерки свои никому в нос не совала, жила себе тихо и незаметно. Чего ее обижать, такую тихую? Никакого интереса.

И вдруг — красавица! Здрасте вам… Девки тут же стали врагами, все до одной, не только Нинка Сопаткина. Дня не проходило, чтобы одноклассницы хотя бы по одной гадости ей не сказали. Гадости были так себе, вполне средненькие были гадости, и сейчас Вера иногда вспоминала их даже с улыбкой, а тогда очень страдала.

— Ну что такое опять? — спрашивала бабушка, всегда все замечавшая, хоть Вера и пыталась свои страдания скрывать, считая их мелкими и стыдными.

Но от бабушки разве что-нибудь скроешь?

— Светка говорит, что у меня не ноги, а ходули клоунские.