Максим Осипов - Крик домашней птицы (сборник)

— Курите? — Лейтенант протягивает пачку.

— Нет, — зачем-то врет Эмиль. — Могу я поинтересоваться…

Потом, ему все объяснят, а пока пусть послушает: против себя и ближайших родственников он может не свидетельствовать. Понятно? Тогда распишитесь. Еще минуточку внимания: о каких именно родственниках идет речь. Муж — жена, сын — дочь… Список заканчивается неожиданно: дед, бабка. Эмиль смеется, чуть заискивающе:

— Прямо написано — «бабка»?

— Да, таков юридический язык, — его собеседник тоже улыбается, ласково.

Все? Нет, теперь Эмиль сам прочтет статью про то, какая ответственность предусмотрена за ложные показания. И за отказ от дачи показаний. Значит, он вызван свидетелем?

— Ладно, какой там… — лейтенант машет рукой: поступил сигнал, и они его отрабатывают.

Эмиль рассматривает книгу: странно издан уголовный кодекс, с карикатурами. А лейтенанту нравится: расслабляет. Наконец он показывает Эмилю бумагу, ту самую, которая — сигнал. Имя автора ничего Эмилю не говорит, и он его сразу забывает. Чужие люди явились в наш дом — вот общее настроение бумаги, про него писано, про Эмиля. А вывод такой: не позволим! Ничего не позволим: опытов над людьми, трансплантации наших граждан на органы. Поэтому лейтенант и пригласил Эмиля: имеет он отношение к трансплантации? Нет? Так и запишем. Лейтенант вздыхает и принимается печатать протокол: медленно-медленно, все старенькое, допотопное.

А что Эмиль вообще думает о трансплантации? — Не решение проблемы, конечно, но в отдельных случаях… Некоторым из его больных пересадка сердца сильно удлинила бы жизнь. Да только нет никакой у нас трансплантации. А органов хватает — вон сколько аварий и катастроф. Но тут знаете, какая организация нужна? Заморозить, доставить, быстро врачей собрать. У нас и простых-то вещей нет, а уж трансплантации…

— Эх, лента стерлась вся, — опять вздыхает лейтенант.

Давно не видел Эмиль матричных принтеров. Он решается теперь покурить, смотрит в окно: надо же, скоро вечер. Сосед лейтенанта уходит, где-то там, в районе дач, спускается солнце. Наконец и лейтенант доделывает работу и принимается за рассказ об успехах их службы, об огромных технических достижениях, о том, какие они молодцы. Единственная некоррумпированная организация. Вот ведь, кто б мог подумать.

Вроде, можно уходить, сейчас лейтенант подпишет пропуск. И вдруг он просит Эмиля ответить еще на один медицинский вопрос:

— Скажите, грыжа диафрагмы — это очень опасно? — как он разволновался, даже голос стал выше.

— Нет, что вы! — восклицает Эмиль, его отпустило. — Ерунда. Не ложитесь сразу после еды — вот и все.

Оказывается — не всегда ерунда. У лейтенанта ребенок умер от этого, двухлетняя девочка. Операцию сделали — и умерла.

— Где? — теряется Эмиль, трудно все время вот так перестраиваться. — Не у нас?

Нет, девочка умерла в Москве, в ведомственной больнице. У нас таких операций, сказали, не делают. Так и есть… А недавно у лейтенанта еще одна дочь родилась, какова вероятность, что — с грыжей?

За последние несколько минут лейтенант очень изменился. Или это свет так падает? А про грыжу Эмиль почитает, поспрашивает.

Вечером в субботу двадцать первого июня на дачу к нему заезжает Боря: футбол посмотреть, после грозы телевизор у него не работает. Эмиль к футболу равнодушен.

— Великая игра, — объясняет Боря. — Кульминация всего мужского: удар — гол. Как секс. — Жене и ребенку лучше не слушать. — Только футбол еще лучше, с бабой там — мало ли, облажаешься, а тут полтора часа чистого кайфа. Понятно?

Да понятно, все Эмилю понятно.

Наши выиграли, и Боря собирается уезжать — очень довольный: не хвост собачий, в четверку сильнейших вышли. Крякает удовлетворенно: хороший тренер у нас, голландец! Он, Боря, всегда говорил: надо брать иностранного специалиста. Жалко, Эмиль так ничего и не понял в футболе.

— Будь проще, — советует Боря, — и к тебе потянутся люди.

Хочет ли Эмиль, чтобы к нему тянулись люди? Вроде, не особенно.

— Аристократ, аристократ, так и есть, дайте ручку поцелую.

— Перестань, — просит Эмиль, — не кривляйся.

— Слушай, а они тебя любят — там? — показывает в сторону станции.

— Смотря кто, Боря, нет никаких «они». — Рассказывает немножко про лейтенанта и его дочерей, эх, так он и не почитал про диафрагмальную грыжу. — А любят ли? — Эмиль задумывается. — Если честно: не любят, нет.

— Ну и чего ты цацкаешься с ними? Совесть замучила? Знаменитое чувство вины? — Тут, может быть, Боря и прав: чувство вины, перед всеми — сначала родители, теперь жена, ребенок — Эмилю присуще. А уж перед некоторыми больными он как виноват! — навсегда.