Роман Сенчин - Дождь в Париже

Андрей не сдержался, скривился:

«Жень, я хотел дома спокойно… Устал».

«Ну ты чего? – затормошила она. – Это вообще ребята клевые. Наши, кстати, кызылчане. Поет у них Чучалин, интересный парень, я его еще в Доме пионеров слышала, когда на гитаре училась играть».

Фамилия Чучалин показалась Андрею знакомой. Вслед за фамилией пришло имя.

«А его не Игорь зовут?»

«Игорь, да. – Женечка удивилась. – А ты его знаешь разве?»

Вспомнился институт, в котором тыщу лет не бывал, после пар – посиделки под банку беспенного пива, в которых участвовал первокурсник Игорь Чучалин, то стращавший армейской службой, то вспоминавший о ней с тоской. Потом Игорь перестал появляться в их компании, а вскоре Андрей взял академ.

И чтобы убедиться, тот это Чучалин или не тот, он согласился идти на выступление каких-то панков из Минусинска.

Играли в подвале «Байского дома».

«Байский дом», «Дворянское гнездо» – когда-то престижная пятиэтажка на самом берегу Енисея, куда селили политическую и культурную элиту республики. Партийные деятели, министры, выдающиеся литераторы, актеры… Даже первый секретарь Ширшин имел здесь квартиру. В подъезде, помнится, сидел милиционер и скромно спрашивал: «Товарищ, вы к кому?» – и, если человек начинал мяться, тут же становился грозным, перекрывал путь.

Но в последнее время в городе появилось много удобного жилья; элита не давилась теперь в четырехкомнатках, а спокойно покупала или строила виллы. Просторный и сухой подвал «Байского дома», видимо, не очень был нужен жильцам, и в нем оборудовали нечто вроде концертного зальчика.

Вход оказался платный, но цена смешная – тридцать рублей. Принимая деньги, парень со значком анархии на свитере оправдывался перед каждым:

«На бухло ведь надо после сейшена».

Музыканты находились тут же – сидели на корточках возле деревянных поддонов, обозначавших сцену, и что-то обсуждали. Наверное, песни, которые будут исполнять. Среди них Андрей узнал Игоря. Подходить, конечно, не стал: зачем мешать, успеется…

Концерт не очень понравился. Музыканты часто сбивались, звук для тесного помещения сделали слишком сильный, и слов, которые выкрикивал Игорь, было почти не разобрать. Так, отдельные фразы припевов: «Я экзистенциальный нуль», «до этого доживешься и ты… нет другого пути», «я уже не умру молодым».

Слушатели сидели на скамейках и табуретках с серьезными лицами. Никто не порывался вскочить, закричать, сплясать. Женечка, сдвинув от напряжения брови, пыталась уловить как можно больше членораздельного из этого хрипа в пластмассовый бытовой микрофон.

После концерта несколько самых молодых пареньков и девчонок сразу ушли – видимо, их ждали дома родители, – осталось человек десять. На мониторы без мешканий поставили бутылки водки, наскоро порезанную толстыми ломтями вареную колбасу. Андрей понял, что сейчас, перед пьянкой, самое время поздороваться с Чучалиным.

Тот, на вид мало изменившийся с начала девяностых, довольно долго не мог вспомнить Андрея, и Андрею стало неловко, ощутил себя каким-то пройдохой. Но потом Игорь радостно дернулся, лицо просветлело.

«А, точно! Было!.. На “Пятилетке” пивком надувались, на Енисее. Как-то с плафоном за пивом пошли. Да? Тары не было – сняли плафон с лампочки в подъезде и пошли. И ведь налили нам. Налили!»

Андрей стопроцентно не участвовал в том приключении с плафоном, но покивал, поулыбался.

«А ты здесь по-прежнему? – бросив в себя первую порцию водки, спросил Игорь. – В Кызыле?»

«Куда мне… Вот женился недавно. – И Андрей притянул к себя явно робевшую перед музыкантами Женечку. – Моя молодая жена. Евгения. Твоя давняя поклонница, кстати».

«Да, еще с Дома пионеров, – сказала она. – Я на гитаре училась, а вы там репетировали тогда».

Чучалин покивал:

«Было время. Теперь в Минусинске живу, в Абакане… Родители вообще в деревне полумертвой. Хорошо хоть, получилось у них северные пенсии оформить, что-то получают. Я с ними пожил, но это… деревня – это вилы, короче. Вот уже лет пять болтаюсь по чувакам. Подвалы, студии. А тут все было – трехкомнатка, дача двухэтажная, гараж капитальный. Все, считай, бросили».

«Почему?» – сочувствующе и в то же время с осуждающим недоумением спросила Женечка.

«Что “почему”? Бросили?»

«Нет, это я понимаю… Переехали».

«Отец, короче, как-то ехал с дачи и увидел, как один парень, тувин, лезет к женщине в сумку. Ну, он его остановил. Перехватил руку. А их там штук пять оказалось. Ну и налетели… У меня отец спортсменом в юности был. Ввалил им, но и сам получил. Лицо разбили, руку отверткой… Пришел домой и сказал: “Давайте голосовать: кто за то, чтобы уезжать отсюда к чертовой матери?” Он и мы с братом подняли руки, мать была против. Ну, не против, но боялась переезда. Теперь жалеем, конечно, что так второпях собрались, за копейки всё сбросили. Деревня – ад. Отец по ночам не спит толком: всё тащат, все дворы обнесли. Брат младший комнату в общаге снимает, на торгушке грузчиком… Я вот вообще хрен знает в кого превратился. Панк поневоле… А с другой стороны… – Игорь протяжно вздохнул и подставил стаканчик под разливаемую басистом бутылку. – С другой стороны, здесь тоже не жизнь, как я вижу. Вот, все наши, с кем тогда в Доме пионеров лабали, собрались там в итоге, за Саянами. Вся группа. Теперь ездим, играем. Но так, за мелочь, на побухать чисто».