Али Смит: Случайно

Мама не слышит. Никакой реакции. Она даже не говорит Астрид, как обычно, хватит болтать. Просто стоит в дверях и спокойно курит. Астрид чувствует, что краснеет. Сигареты — это гадость. Они ужасно вредные. И воняют. Ребенку известно, что они вызывают разные болезни, причем не только у самих курящих.

Астрид махнула ногой по высокой траве у стены домика. Уж она знает, что про вред курения лучше помалкивать. Об этом позволено говорить лишь в особых случаях. Она меняет тему.

— Кто это там?

— Где?

— Дома.

— Понятия не имею, — говорит мама. — А Майкл еще там?

— Угу, — отвечает Астрид.

— А Магнус встал?

— Кажется нет.

— Да, если пойдешь днем гулять, обязательно возьми мобильный, — говорит мама.

— Угу, — говорит Астрид.

Ее мобильник — отключенный — покоится на дне мусорного ведра в школе, по крайней мере, именно туда она отправила его три недели назад. Если бы мама и Майкл узнали, они бы просто описались, ну правда; они ведь до сих пор платят по кредиту. Мама считает, что пока телефон при ней, при Астрид, то она в безопасности — ясное дело, потому что она всегда может позвонить, но еще и потому, что полиция теперь умеет определять местонахождение пропавшего человека по его мобильнику. ДУМАЕШЬ ТЫ УМНЕЕ ВСЕХ АСТРИД. ТЫ ДУРА. НА САМОМ ДЕЛЕ ТЫ ТУПИЦА. РОЖА КАК ЖОПА. А ЕЩЕ ТЫ ЛЕСБИЯНКА И МУДАЧКА. Доводить кого-то опасно. В прошлой четверти у Магнуса в классе одна девушка из-за этого погибла. Из школы им домой пришло письмо. По идее, ты должен рассказать кому-то, что тебя доводят. Но то было в школе Магнуса. Астрид скажет маме, что мобильный у нее украли.

— Ты что-нибудь ела? — произносит мать.

— Да, тост, — говорит Астрид.

— Прекрати, — говорит мать.

Астрид не понимает, что она такого сделала.

— Что? — спрашивает она.

— Стучать ногой, — отвечает мать.

Астрид прекращает. Она стоит руки по швам. Лично она никогда не будет носить 14-й размер. Она не будет толстухой. Мать легонько постукивает кончиком недокуренной сигареты по косяку двери. Когда та потухает, она растирает носком ноги упавший пепел, сует сигарету обратно в пачку, возвращается в домик и закрывает за собой дверь.

Астрид ждет, когда застучат клавиши. Секунду-другую стоит тишина. Ага, застучали.

Она смотрит, как солнце пробивается сквозь листву у нее над головой, этот как миф про Икара, который полетел на крыльях, сделанных его отцом, и воск расплавился, когда он подлетел слишком близко к солнцу. Астрид подумала, если бы он смастерил крылья для дочери, она наверняка знала бы, как с ними обращаться. Правда, тут важно, сколько лет было (бы) девочке; например, если бы столько, сколько Астрид, — то все в порядке. Для девочки помладше это слишком опасное дело, просто не по плечу; а взрослая девушка волновалась бы, что люди будут заглядывать ей под юбку, а макияж от жары потечет.

Еще Астрид откуда-то знала — наверное, от Магнуса узнала, — что человеку достаточно неотрывно глядеть на солнце двадцать восемь секунд, чтобы ослепнуть. Интересно, каково это, быть слепой? Уже не пойдешь в театр или в кино. Какой смысл. Телевизор будет все равно что радио. Она закрывает глаза. Интересно, как слепые понимают, что настало утро, если они не могут увидеть, что на улице рассвело? Если они не различают свет и тьму, из смены которых и состоит день?

Она думает, интересно, что случится, если она вот сейчас встанет и будет смотреть прямо на солнце двадцать восемь секунд.

Ее глаза расплавятся.

Понаедут врачи, скорая помощь и т. п.

Астрид шагает в пятно ослепительного света между двумя деревьями. Открывает глаза и смотрит прямо в небо. Раз, считает она. Даже одна секунда — ужасно много. Она крепко зажмуривается. Под веками мельтешат молнии. Она открывает глаза — и не видит ничего, кроме солнца, большого ярко-оранжевого диска. Она снова зажмуривается. Внешний мир отображается у нее под веками, как снимок «изнутри». Который потом наклыдывается на реальный мир — стоит ей открыть глаза. Вот было бы офигенно снимать фотографии собственными глазами! А если бы она так умела, да еще имела бы крылья, ну как в мифе про Икара, она бы занялась аэрофотосъемкой. Она бы парила надо всеми как в вертолете. Окончательно убедилась бы в убожестве этой деревушки. И эти могучие деревья превратились бы в жалкие травинки. Их отстойный дом легко уместился бы на ее ладони. Она промчалась бы над школой во мгновение ока. Все, кто сейчас сидит в классе и зубрит французский, спортплощадка, улицы вокруг школы — все стало бы таким игрушечным, меньше ее ладони, и становилось все меньше и меньше, по мере того как она поднималась бы ввысь.