Али Смит - Случайно

Ведь это был подарок от мамы и Майкла на ее прошлый день рождения.

Ей страшно влетит.

Камера стоила кучу денег.

Они все время говорили о том, как дорого она стоит. Словно гордились этим.

«Сони», цифровая.

Там были сегодняшние кадры; например, цветы в поле.

И как Амбер идет по полю, с бело-золотым нимбом над головой.

И как они ездили позавчера в Норвич, и кадры того, что произошло у «Дворца карри».

И зачем теперь она, Астрид, нужна Амбер, раз она не может снимать важные вещи?

Кассеты с восходами остались на прикроватном столике. Но она перестала снимать с тех пор, как у них появилась Амбер. А если она проснется завтра утром и ей снова захочется снимать?

Надо будет заставить Амбер заплатить за камеру.

Как это ни досадно, на мостике не установлено видеокамер.

У нее нет свидетелей.

Астрид ничего не докажет.

Всю дорогу домой она не смотрит на Амбер и не разговаривает с ней. Амбер не замечает. Идет, насвистывая, руки в карманах. Астрид плетется следом за ней по другой стороне дороги, уперев взгляд в землю под сандалиями. Но Амбер не замечает, или замечает, но ей наплевать.

Когда они приходят домой, Астрид поднимается к себе, запирается изнутри и вдруг ловит собственное отражение в зеркале, у нее совершенно белое лицо, Астрид даже останавливается, чтобы снова взглянуть в зеркало. Ей становится ужасно смешно, ее лицо в зеркале такое маленькое, бледное, злющее! Ей ужасно смешно, что вот это и есть она.

Она вглядывается в себя.

Та часть ее личности, которой смешно, словно стоит в стороне и наблюдает. Эта личность абсолютно спокойна, словно самостоятельная, иная она.

Астрид сидит, отвернувшись от зеркала, изо всех сил стараясь не дать остынуть гневу.

Два дня спустя Амбер спросила у Астрид, может ли она дать ей свой блокнот и фломастер.

Астрид кивнула. И буркнула нечто утвердительное. Она все еще «не разговаривает» с Амбер.

Амбер лежит в тени на траве, что-то рисуя фломастером Астрид в ее же блокноте.

Немного погодя Астрид подходит и садится в сторонке. Потом подвигается ближе.

Амбер отлично рисует, и очень быстро. Сейчас она нарисовала маленькую девочку. Девочка сидит за школьной партой, на противоположной стене старая школьная доска, у которой стоит старомодного вида училка. Девочка тоже рисует на листе, прикрепленном к мольберту. Сверху на листе надпись: Мамочка, такими детскими буквами, а сама картинка — точь-в-точь, как дети рисуют свою маму: палка-палка-огуречик, смешные ножки-прутики, разные глаза, рот запятой.

Амбер показывает рисунок Астрид.

Потом она вырывает листок, переворачивает его и прикрывает локтем, как делают дети, когда не хотят, чтобы у них списывали, и делает новый рисунок.

Заканчивает — и протягивает Астрид.

Это сценка у ворот школы (на них даже есть вывеска: ШКОЛА); три мамы поджидают своих чад. Две из них женщины как женщины. А третья — точная копия «мамочки» с картинки девочки на первом рисунке. Она стоит рядом с «настоящими» мамашами, вся сикось-накось, волосы ежиком, глаза разные, рот дурацкой закорюкой, руки-палочки торчат в стороны, т. е. когда мамаша на самом деле выглядит как нарисованная в жизни — это чистый прикол.

Ничего смешнее Астрид в жизни не видела. Она смеется и не может остановиться. Ей смешно от самой мысли, что мама-каляка может выглядеть так же и «в жизни»! Это так смешно и так глупо, что Астрид смеется, пока у нее не начинают течь слезы. Слезы текут у нее по лицу по обеим щекам, холодными ручейками пробегают за ушами и падают в траву. Амбер тоже смеется, лежа на спине, от всей души. Они обе катаются по траве хохоча без остановки.

— Прекрасная иллюстрация сравнения, — изрекает Майкл, взглянув из-за ее плеча на рисунок (когда Астрид показывает его Магнусу).

— Очень смешно, — говорит Магнус. Он лежит на диване, уставясь в потолок. (Он почти пришел в норму, снова начал разговаривать, даже ванну принимает, все такое. Правда, вокруг глаз у него до сих пор черные круги, словно кто-то нарисовал их фломастером.)

— Это Амбер нарисовала? — спросила мама. — Замечательно. У нее явный талант.

О да. Астрид тоже так думает. Прошло уже много времени, а бывает, что она вдруг рассмеется ни с того ни с сего, неважно, где и чем занимается.

Часто она вспоминает про это ночью и ничего не может поделать — снова хохочет как заведенная, юмор, заключенный в рисунке, проникает в тебя настолько глубоко, до самых печенок, что кажется, твои внутренности плавятся или что в тебя вселился «чужой», которому ничего не нужно — только хохотать у тебя внутри, и через много-много дней, когда сами рисунки уже потерялись, или их куда-то сунули, или выбросила Катрина-Чистюля, Астрид продолжает безудержно смеяться при одном воспоминании, боже, до чего смешно, до чего прикольная идея: стоит такая дебильная мамаша вместе другими у школьных ворот, словно сойдя с дурацкой детской каляки прямо в реальный мир, ну как будто изображение, созданное ребенком, и есть самое точное и правдоподобное.