Али Смит - Случайно

Филиппа Нотт всегда оборачивалась на выходе и смотрела на него через головы других второкурсников на семинаре по викторианской эпохе. Она была стройной, с темными, длинными волнистыми волосами. У нее был хороший вкус, практически высший совокупный результат за письменные работы каждого оценочного периода и пара блестящих эссе за второй курс, одно из них на тему префрейдистских прозрений в монологах Роберта Браунинга; [18] Браунинг, Роберт — английский поэт и драматург (1832–1889). она прекрасно написала о каменных поверхностях в поэзии Браунинга, о том, почему он придавал камню такую чувственность, — о чем Майкл сказал ей в своем кабинете в конце семестра, когда она пришла к нему с просьбой быть руководителем ее «американской» диссертации. Тогда она посмотрела ему прямо в глаза; она была дичью. Причем первоклассной. Прекрасно, сказал он, скажите, вы будете проводить лето в городе? Потому что я буду часто приезжать в университет — экзамены, административные дела, — а домой в Норфолк вырываться только на выходные; у вас есть сотовый, или может?.. Когда она уходила, он положил ей руку сзади на талию, и она легонько вильнула бедрами, прижавшись спиной к его руке. Он позвонил Жюстин, секретарю, и осведомился об экзаменационных отметках Филиппы, почти все отличные. Очень удачно.

И вот теперь это.

Простите, что так поздно. Меня зовут Амбер. У меня машина сломалась.

Он вернулся к разговору. К нам пришли, я тебе перезвоню, хорошо? Она без смущения вошла в дом и уселась на диване. Скользнула по нему безразличным взглядом; она пришла не к нему. Немного потрепана. лет тридцати, может, старше, с загаром автостопщика, одета как для марша протеста, одна из этих великовозрастных девиц, упорно изображающих подростков. Разномастных политических бунтарок 80-х безумно увлекали идеи Евы. А имечко-то у нее хипповское. «Янтарь». Черт-те что.

— Майкл Смарт, супруг Евы, — сказал он и протянул ей руку. Она взглянула на нее, потом на него, словно на больного. Он подержал руку в воздухе еще немного, потом опустил ее, отведя вбок, и прокашлялся.

— Ева в саду, — сказал он. — Работает в летнем домике. Думаю, она вот-вот вернется в дом. Она вас ждет, да?

Амбер смотрела в окно. И не отвечала.

— Может, принести вам что-нибудь, пока ее нет? Фрукты, что-нибудь выпить? (Внутри у него все клокотало, он был на грани.)

— Зашибись, — сказала она. — Кофе найдется?

«Зашибись»… Он не слыхал этого слова сто лет.

У нее был легкий иностранный акцент. Похож на скандинавский. Уже в кухне он вспомнил: однажды летом в детстве он повадился ездить к лагерю для туристов по соседству и, прислонив велосипед к ограде, наблюдать за ними, в тот год как раз приехали две девушки-шведки, со светлыми-светлыми, почти белыми волосами, от них исходил сладковатый аромат масла пачули, они носили браслеты-фенечки и кожаные шнурки на шее, на лодыжках у них тоже были браслеты, а ногти на ногах покрыты темно-красным и черным лаком, они со смехом прогуливались туда-сюда к колонке, чтобы наполнить бутылки, и все звали его из-за ограды, и приглашали к себе, маша из расстегнутого входа в палатку, такую маленькую, что было совершенно непонятно, как они вдвоем-то умещаются в этом равнобедренном треугольнике, не говоря уж о нем. Анна-Катерине, да, а вторую звали Марта. Ему было десять лет. А им сколько? Вряд ли больше девятнадцати-двадцати; но ему они казались непостижимо взрослыми, он точно знал, что не доживет до такого невероятного возраста. Где теперь эти девушки? Что с ними сталось? Тридцать лет назад! Нет, больше. 1971-й. А как будто вчера. Барабанная дробь дождя по палатке, его голые икры — он ходил в шортах — прикасаются к теплой влажноватой поверхности подстилки.

Он не вспоминал об этом уже много лет.

Шведки пробыли там неделю. Мать все спрашивала, куда это он катается по вечерам на велосипеде, возвращаясь домой почти в кромешной темноте. Вообще-то ему не позволялось там торчать; тех, кто живет в палатках, несомненно, полагается считать недостойными людьми. Он говорил, что ездит к Джонатану Хадли. (Джонатан Хадли был главным патологоанатомом с заоблачными доходами, у него была большая семья и дом на берегу реки в Уолтон-он-Темз стоимостью в три с половиной миллиона.) И вот каждый вечер он брал с полки, где стояли классики, какую-нибудь книгу, вроде бы небрежно, но так, чтобы заметили родители, — совал ее под мышку и говорил матери, что они с Джонатаном Хадли-младшим по вечерам читают в его спальне. Это было «восхитительно». И дозволено. «Большие надежды». Из того и другого мой младенческий язык не мог слепить ничего более внятного. [19] Цитируется в переводе М. Лорие. «Мельница на Флоссе». Том первый, книга первая. Брат и сестра. «Ярмарка тщеславия», роман без героя. Мастерство притворства. Запах мокрой травы. Свет, что просачивался сквозь стенки и швы у входа в палатку. Когда девушки уехали, квадратный участок примятой травы на месте их пристанища оказался на удивление небольшим. Новые туристы, приехавшие на освободившееся место, были хрен знает откуда: большая семья то ли из Борнмута, то ли из Богнор-Риджиса. [20] Курортные города на южном побережье Англии. У главы семейства было ужасно решительное выражение лица, и когда он наконец воздвиг на лужайке свое помпезное сооружение, оно заняло площадь в три раза больше. Они были очень громкие. Все время перекрикивались. Он был для них всего лишь местным пацаном у ограды.