Дорис Лессинг - Любовь, опять любовь

— Прекрасно, — сказал Жан-Пьер. — Значит, нам предстоит интересное лето. «Жюли Вэрон» пойдет наконец на французском и пойдет на английском для туристов. Мы постараемся, чтобы две версии не перехлестнулись.

Мэри сфотографировала Жана-Пьера и Сару вместе и по отдельности, в центре стадиона, на трибунах внизу и вверху, а затем на самом верху, на фоне протянутого между пиниями транспаранта с надписью: «ЖЮЛИ ВЭРОН (1865–1912)». Жан-Пьер выразил сожаление, что на этом снимке с ними не будет Стивена, и Мэри тут же заверила его, что сделает фотомонтаж.

Затем Сара предложила своим спутникам прогуляться по городу без нее, вспомнить былое.

По пути домой, в самолете, Мэри вздохнула:

— Думала, что все уже разложено по полочкам. Ничего подобного — начинай сначала.

Это можно было понимать следующим образом: я уже смирилась с тем, что никогда не выйду замуж, никогда не будет у меня серьезной любви, потому что приходится ухаживать за матерью, состояние здоровья которой все ухудшается и ухудшается; да и моложе я не становлюсь, в волосах поблескивает седина; никак нельзя назвать такое стечение обстоятельств счастливым, а посему я смирилась с ним, но вот…

— Прекрасно тебя понимаю, — кивнула Сара.

Иногда женщины, вспоминая былые безумства, одновременно заходятся в приступе раблезианского хохота. Но не сейчас. Не до смеха было им обеим. Слишком все свежо, слишком болезненно, не зарубцевалось. Смеяться они будут позже.

— Хоть за «Жюли» голова больше не болит, — невесело добавила Мэри. — Они ее доконали, бедную.

— Да, Жюли Вэрон умерла второй раз.

Обе пережили момент, знакомый людям театра. Момент, в который после месяцев, а то и лет напряженного труда, полной вовлеченности в историю, в пьесу, в идею, просто отворачиваешься и уходишь прочь.

Вернувшись из Франции, Сара застала Джойс в своей квартире. На этот раз та никуда не спешила. Что-то случилось в ее жизни, о чем она не желала распространяться. Джойс вернулась домой, сказав лишь, что ее друзья, Бетти и компания, оказались «дерьмовой публикой». Хэл, как водится, орал, ругался, пока Энн не заявила, что, если он не прекратит, она уйдет из дому. Тогда Хэл переключился на жену. Энн принялась собирать вещи. «Что ты делаешь?» — спросил Хэл. «А ты не видишь?» — спросила Энн. Она посетила юриста. И пошло, и поехало… Сара услышала о событиях от Бриони и Нелл, которые вырывали друг у друга трубку, взбудораженные надвигающимся семейным ураганом.

— Папа все кричал, а мама сказала: «Гуд бай, Хэл», и пошла к двери, — щебетала Бриони.

— Да, и дошла до двери, прежде чем он сообразил, что происходит, — перебила ее Нелл.

Хэл каялся, извинялся, давал клятвенные обещания… Беда в том, что ее братец безмерно почитал себя сам и считал, что другие тоже должны ему поклоняться, в соответствии с его неисчислимыми достоинствами и добродетелями, в наличии которых за всю свою жизнь ни на минуту не усомнился. Хэл не очень понимал, что именно его жена понимает под «пристойным поведением», но попытался измениться. Теперь его обращения к супруге и дочерям приняли вид язвительных восклицаний: «Полагаю, если я попрошу передать мне масло, вы не побежите консультироваться с адвокатом?»; «Если я верно толкую ваше заявление, вы собираетесь в театр без меня?»; «Боюсь, вас взбесит моя просьба отдать мой костюм в чистку…» — и все в таком же духе.

Джойс перебралась к Саре. Энн сказала, что у нее терпение лопнуло, что она оставит Хэла. «Но я же скоро выйду на пенсию. И вы бросите меня одного?» — возмущался он.

Брат приехал к Саре. Без звонка, внезапно. Остановившись посреди гостиной, он вопросил, как будто объявил с высокой трибуны:

— Сара, ты не думала о том, чтобы нам с тобой провести вместе последние годы?

— Нет, Хэл, не думала.

— Ведь ты моложе не становишься, не так ли? Пора тебе покончить с этим дурацким театром. Мы могли бы купить домик в Италии или во Франции.

— Нет, Хэл, нет.

Он стоял статуей, возмущенно уставившись куда-то в ее направлении, вытянув вперед руки ладонями кверху, демонстрируя всем своим видом, как все к нему жестоки и несправедливы. К нему, всегда правому, во всем безупречному. Младенец-переросток с кругленьким брюшком, аккуратным ротиком, предъявляющий претензии на всю ее оставшуюся жизнь, но не видящий и не желающий ее видеть. Сара подошла ближе, остановилась на расстоянии одного шага, чтобы он смог наконец увидеть, с кем разговаривает.

— Нет, нет, Хэл. Нет. Ты слышишь меня? Нет, нет, нет, нет, нет, нет. Окончательно — нет.