Дорис Лессинг - Любовь, опять любовь

Сара посетила заупокойную службу в местной церкви. Народу набралось несколько сот человек. Ей пришло в голову, что они со Стивеном никогда не касались вопросов религии и верований. Эта обстановка, однако, вписывалась в ее представление о нем. Старая церковь, чуть ли не одиннадцатого века, англиканская служба, соседи, имена которых высечены на стенах церкви и на могильных камнях рядом с нею.

Сара прошла в дом на традиционные поминки с выпивкой и сэндвичами. В доме тоже полно народу, во всех комнатах, включая кухню, где трудились Ширли и Элисон, обе заплаканные, с покрасневшими глазами. Бледные, подавленные дети с Норой. И более ни одного знакомого лица. Атмосфера мрачная, угрюмая. Раздраженное ожидание: скорей бы это закончилось. Осуждение. Эти люди разобрали дело Стивена и вынесли приговор: виновен. Сара тоже вынесла свой приговор: виновны. Эта публика ей явно претила. Сливки общества, английская аристократия — да, хороши они на балах попрыгать, посиять улыбками, блеснуть униформой с бляшками и финтифлюшками. Парады, вернисажи, фестивали… Но на похоронах — колоды какие-то, отказывают им здесь их многочисленные таланты. Неуютно им в темных траурных костюмах.

Толпа очень скоро начала рассасываться, и Элизабет пригласила Сару в мрачное помещение, центр которого занимал бильярдный стол, а стены сплошь покрывали всяческие орудия убиения, начиная с пик и аркебуз и кончая револьверами Первой мировой. Элизабет стояла, опершись спиной о стойку с ружьями и винтовками, держа в руке стакан с виски. Ее, как и остальных, траур не красил. Она зрительно потяжелела, как бы представляя собой завершающий аккорд декора бильярдной, безмолвного гимна войне — старинную литую пушку.

В букете эмоций хозяйки дома преобладал гнев на покойника и на все с ним связанное, не в последней степени и на Сару.

— Сядьте, Сара, — скомандовала она и показала, как произвести это действие, плюхнувшись на стул и тут же снова вскочив. — Извините мое состояние. Вы такая собранная особа… — Конечно, Элизабет не сказала бы такого, если бы считала это качество положительным.

— Ну это вряд ли… — отказалась Сара от незаслуженной похвалы.

— Нет, я не хочу сказать, что вы равнодушны к кончине Стивена. Я знаю, что вы друг другу симпатизировали. Нет, не думайте, что я что-то имею против… Наоборот… Но эта проклятая безответственность… — Элизабет снова плюхнулась на скрипнувшее под нею сиденье, энергично высморкалась, утерла слезы с глаз и щек. Слезы, представляя, очевидно, дистиллят переполнявшей ее злости, тут же выступили снова. — Дети сначала поверили, что это несчастный случай. Но, кажется, уже начинают сомневаться. Для детей это кошмар. — Она снова звучно высморкалась. — О, черт… — Вытащила из здоровенной, как переметная сума, черной сумки — основательная сумка, еще на много похорон хватит — расческу, компакт-пудру, губную помаду, попыталась привести лицо в порядок, но слезы сводили на нет все усилия. — У нас со Стивеном была договоренность. Мы дали друг другу определенные обещания. Своего рода соглашение о партнерстве.

Элизабет, казалось, нуждалась лишь в слушателе, но Сара все же рискнула заметить:

— Но, Элизабет, неужели вы не видели? Он ведь сам на себя не походил, перестал быть самим собой.

— Видела, видела, но… — Она вздохнула, замолчала, размышляя (возможно, впервые за свою весьма разумную жизнь), взвешивая возможность для человека перестать быть самим собой… стать кем-то иным? Чем-то иным?

Снаружи скрипел под ногами гравий, хлопали дверцы автомобилей, раздавались бодрые голоса: «На неделе увидимся…»; «Будешь у Долли?».

— Что мне теперь делать? О, я знаю, вы скажете: у вас есть Нора. Да, слава богу, есть у меня Нора. Но кто будет управлять имением? — Необъятность задачи извергла из Элизабет еще стакан слез. — Нет, я не собираюсь отступать, я не боюсь ответственности… Черт, не могу перестать плакать, я так злюсь, так злюсь…

— Неужели вам никогда не приходило в голову, что такая идиллия не может длиться вечно? — отважилась Сара копнуть поглубже.

— Конечно, приходило. Кому не приходило в голову, что это идиотский фарс! Но так предать! Стивен меня предал! — Отказавшись таким образом признать, по крайней мере, в этот раз, существование сферы, где боль правит как жестокий король, подданные которого готовы на любые средства, чтобы от него избавиться, Элизабет снова вскочила. — Ладно, я не это хотела сказать. Что я хотела… Я несу ответственность по всем обязательствам Стивена. Я имею в виду финансовые обязательства. Вашу труппу он выделял, ваш театр у него стоял особняком. Его увлечение Жюли — я имею в виду, как личностью — выходило за рамки здорового интереса. Не знаю, в курсе ли вы, но Стивен ею буквально бредил. Я лично считаю, что не следует носиться с темой самоубийства, как это принято в опере и в драме. Это дурной пример для всех, а люди слабы, подвержены влияниям. Об этом нельзя забывать. — Элизабет принялась поправлять прическу, но получилось у нее еще хуже, и она вновь переключилась на осушение физиономии с помощью новых платочков и салфеточек. Слезы наконец иссякли. — Извините за все это, Сара. Когда разберемся, я пошлю вам все материалы по Жюли. Может быть, музею пригодятся, сами решите. И вот еще, это Стивен оставил для вас. Я не смотрела, видела мельком лишь первую страницу. — Она вручила Саре школьную ученическую тетрадь в красной обложке и решительно направилась к двери.