Джойс Оутс - Ангел света

Он, естественно, не жаждет встречаться с ней. Это и понятно: дело ведь не только в том, что она — дочь Мори Хэллека, а все связанное с Мори Хэллеком — тягостно; дело в том, что у них — у Кирстен и Ди Пьеро — есть общая тайна. У них была небольшая интрижка года два-три тому назад, о которой Кирстен время от времени вспоминает без особых эмоций. (Свои эмоции, свою ненависть она должна держать незамутненными для убийц своего отца. Ей некогда раздумывать по поводу Энтони Ди Пьеро, не стоит он тех чувств, которые может вызвать у нее. «Свинья, — не раз говорили при ней о нем женщины, — красивая свинья»; слышала она, и как смеялись над ним на Рёккен, 18, - в гостиной, на террасе, слышала, как сама Изабелла однажды вскользь заметила, что он использует женщин точно бумажные салфетки, но, возможно, они считают это за честь… «Вообще говоря, — заметила тогда Изабелла с легким испанским акцентом, лицо ее, по-видимому, выражало при этом презрение, — Тони ведь незаурядный мужчина: даже его враги так говорят».)

«Я была бы так благодарна…»

И вот он ждет ее этим ветреным апрельским днем в Центральном парке. Чуть севернее зверинца для детей. Он смотрит на свои часы, он делает несколько медленных размеренных шагов, он останавливается закурить сигарету, он ставит ногу на скамейку и упирается локтем в колено, изображая терпеливое ожидание… но ожидание человека, погруженного в себя, — он не смотрит вокруг, не вглядывается в лица прохожих. (Он теперь пользуется мундштуком, подмечает Кирстен. Новая причуда. Кирстен не видела его года два или три.)

Энтони Ди Пьеро, стройный, с оливковой кожей, с гладко зачесанными назад черными волосами, в солнечных очках с темно-зелеными стеклами. Одет, как всегда, с безукоризненным вкусом: твидовый спортивный пиджак с широкими плечами и лацканами по самой последней европейской моде, пиджак светло-бежевый, а галстук сизо-серый, по всей вероятности шелковый, и белая рубашка из хлопчатобумажной вуали с золотыми запонками; и блестящие черные туфли с очень узкими носами. Подбородок у него довольно острый, кожа довольно бледная, но он, несомненно, интересный мужчина, даже красивый — хотя Кирстен никогда бы о нем так не сказала. Пожалуй, назвала бы свиньей. Милый Тони, сказала бы Изабелла. Поздоровалась бы с ним, величественно протянув руку, потом приподнялась на цыпочки и поцеловала в одну щеку, затем в другую. И наверняка — в губы, если никого нет поблизости. Милый Тони. Как прелестно вы выглядите.

Кирстен остановилась на дорожке, в нескольких ярдах от него. Молодой папаша снимает свою жену и дочку, которые сидят на скамейке; Кирстен замерла, более или менее скрытая ими. Она улыбается, быстро-быстро моргает, ветер швыряет волосы ей в лицо — ей вдруг становится очень не по себе. В джинсах и ворсистом красном свитере, тоже в солнечных очках, но с золотистыми стеклами, Кирстен — шалая, и испуганная, и запыхавшаяся от бега. (Поезд, на котором она ехала вдоль Гудзона, прибыл на Центральный вокзал с опозданием.) Это детское чувство упоения, какое бывает, когда прогуливаешь школу. Мистер Ди Пьеро? Энтони? Тони? Вы меня помните?

Конечно, я тебя помню. Ты — дочь Хэллеков.

(Дочь Изабеллы, мог бы он сказать. Едва ли он сказал бы: Дочь Мори.)

Нервничая, она шутила с ним по телефону: «Вас очень трудно поймать. Ваш автоматический секретарь не очень любезен, и вы, видимо, не привыкли отвечать потом на звонки, а в конторе (то есть на Уолл-стрит: Кирстен нашла номер телефона, перерыв в декабре письменный столик матери) секретарша так вас оберегает, точно вы король». («Как доложить мистеру Ди Пьеро, кто звонит? Кирстен Хэллек? Не могли бы вы уточнить, кто вы, пожалуйста?»)

Кирстен потратила целую неделю на то, чтобы связаться с ним. Звонила по телефону, оставляла поручения, репетировала будущий разговор. Мистер Ди Пьеро был ведь первоначально другом ее отца. (Вместе учились в школе. Школе Бауэра. Какое-то время потом — в Гарварде.) А затем какое — то время он был другом ее матери — одним из ближайших друзей ее матери. Он друг и Ника Мартенса, но Кирстен не знает, насколько близкий.

Мистер Ди Пьеро? Я хочу лишь задать вам несколько вопросов.

Я не разревусь. Не стану расстраиваться. Мне даже не придется просить у вас носовой платок.

Я не стану спрашивать про вас и Изабеллу… это было бы дурным вкусом — сейчас. И это не имеет отношения к рассматриваемой проблеме.

(Странно, что она не вспомнила про Ди Пьеро, когда с ней был Оуэн. В ту субботу. Когда они гуляли вдоль реки. Ветер, высоко в небе бегут облака, крики птиц, Оуэн не верит, Оуэн злится. И их объятие — под конец. И как они плакали вместе. Под конец. Потому что он, безусловно, знал; он знал; он знал, кто убийцы и что надо делать. Но вот о Ди Пьеро Кирстен подумала в тот день лишь позже, когда Оуэн уже уехал. Вполне возможно, что он как раз тот, кто им нужен, он может знать все секреты той парочки, внезапно поняла она. Эта мысль пронзила ее, полоснула чудесным острием бритвы. Энтони Ди Пьеро! Конечно же. Милый Тони, друг ее мамочки. Бывший друг ее мамочки.)