Джойс Оутс - Ангел света

Оуэн хохочет, вторя ему. Широкие плечи Оуэна дрожат.

— Вы так и сказали ей: «У вас же двое таких прелестных детей», — говорит Оуэн. — Хотелось бы мне видеть лицо сучки!

В те давние времена, в те давние годы, готовясь к отъезду в летний лагерь — а Оуэна в течение нескольких лет отправляли в Ныо-Гэмпшир, потом однажды отправили в «оздоровительный лагерь» в Кэтскилз, — он ставил на пол своей комнаты — иногда за две недели до отъезда — один-единственный большущий чемодан, который собирался брать с собой. Перспектива поездки в лагерь всегда вызывала у него невероятно радостное волнение: в детстве он обладал прекрасной способностью забывать огорчения. Итак, чемодан вынимали из стенного шкафа — мальчику потакали, миссис Салмен помогала уложить белье, носки, полотенце, банные принадлежности, словно он уезжал на другое утро, и он проводил долгие часы, просто глядя на открытый чемодан, листая глянцевые цветные брошюры с видами лагеря и перечитывая инструкции к фотоаппарату «полароид». Когда наступало утро отъезда, у него чуть ли не поднималась температура от лихорадочного волнения.

И вот теперь в комнатенке, отведенной ему на Бидарт — стрит, 667, Оуэн Хэллек раскладывает на койке свой костюм убийцы, нож, моток тонкой прочной беспощадной проволоки, темные замшевые перчатки, карманный фонарик, бутылочку с хлороформом, красную коробочку с таблеткой. Он не ходит по комнате, он стоит неподвижно, смотрит, созерцает. Другие «голуби» не мешают ему, даже не зовут его есть. Он находится в состоянии ожидания, в состоянии священнодействия, а возможно, рассуждают они — ибо это достаточно проницательные молодые мужчины и женщины, — он просто заточил себя, как держат в заточении ищейку, и может быть — очень даже может быть (ибо другие «голуби» и примкнувшие к «голубям» по мере приближения момента «удара» не раз поступали поистине непредсказуемо) — опасен.

Так или иначе, это новообращенный редкостного упорства и преданности делу. «Голубь», из которого вполне может выйти герой.

Он с нежностью раскладывает бесценные предметы один за другим. На своей аккуратно застеленной кровати. Созерцает их, скрестив руки. Смотрит на одно, потом на другое, потом на третье… Коробочка с таблеткой особенно притягивает его взгляд, хотя ему никогда не понадобится открыть ее, никогда не придется сунуть таблетку глубоко в рот и глотнуть, сильно глотнуть. (Так он себе это представлял. Так репетировал.)

В конце дня он снимает все предметы со своей койки и трепетно складывает их в стороне. День за днем, недели — а может быть, месяцы и даже годы — он ждал, он жаждал этого, он сейчас в состоянии священной невесомости.

Пробуждается он от пронзительного крика Изабеллы. Падая, она цепляется за него. Он представляет себе, как ломаются ее красивые ногти, он представляет себе, как на губах пузырится кровь.

Он распрямляется с ножом в руке. Они, скорее всего, в большой спальне или в примыкающей к ней ванной — «новой»: там так влекут к себе гладкие, стерильно чистые керамические плитки. Оуэн осторожно перешагивает через тело. Естественно, будет много крови. Он готовится к тому, чтобы кровь не вызвала у него паники или особого удивления; он не совершит ошибки и не запачкает в ней туфли.

В маленький блокнотик на спиральке он заносит свой так называемый план бегства: не наступить на кровь — и ставит рядом несколько звездочек.

Бадди говорит, почти не глядя на Оуэна. Пальцы его движутся умело и ловко.

— Я и сам не понимал, что втюрился в нее, — говорит он Оуэну, — я хочу сказать, мы ведь доверяли ей, она все про нас знала, и ее муж тоже: они присоединились к нам всего через несколько месяцев после меня… но эта их манера ходить вместе, устраивать дальние прогулки, закрываться у себя в комнате, а потом они захотели уйти от нас, и Ричард пытался забрать с собой пишущую машинку — утверждал, что это его машинка, а на самом деле она была общая. Словом, — говорит Бадди, и тон его на минуту становится резким, — мы должны держаться принципа единства. А чтоб было единство, надо поддерживать дисциплину.

— Да, — бормочет Оуэн. Интересуют-то его пальцы Бадди.

— Армия без дисциплины — это не армия, — говорит Бадди. — Нельзя, чтобы люди шли каждый своей дорогой и каждый думал, что ему взбредет в голову… Ты знаешь принцип радиоволн? Так вот, по-моему, все должно быть именно так. На определенной частоте. Я могу воспринимать мысли, если нет чрезмерных помех и если я не велю себе этого не делать. Помехи возникают в… скажем… верхних долях мозга, в наиболее молодом мозгу… и, поскольку мысли передаются на более низких частотах, мне нетрудно их воспринимать. Так было и с Эдит. К несчастью для нее — суки, предательницы.