Джойс Оутс - Ангел света

Мори Хэллек тонет, погружается на дно.

Ком в груди и в горле давит сильнее; надо сидеть совсем неподвижно, совсем-совсем неподвижно, дышать как можно осторожнее — иначе он задохнется.

Оглушительный грохот реки. Пороги. Вдалеке. А потом вдруг так громко, так поразительно громко, что даже перестаешь и слышать этот грохот — ты в нем, ты летишь сквозь него, ошарашенный, и ликующий, и смеющийся, и ловящий ртом воздух, а холодная вода брызгами осыпает тебе лицо.

Он поднимает взгляд, и лицо у него действительно мокрое. Он не без смущения вспоминает, как слезы наполнили его глаза, когда он подписывал договор на квартиру… были и другие слезы, другие неловкие моменты — лучше о них забыть… ведь Мори Хэллеку тоже нужна гордость… то, что называют «самоуважением»… ведь Мори — это не святой Мори он вовсе не щедрый отнюдь не щедрый ну как он может быть щедрым когда у него ничего нет?.. Так что разумнее всего — забыть, да и лицо у него мокрое, потому что вспотело, а не от слез.

— Ты хочешь жениться на Изабелле? — спрашивает Мори Ника.

Такого вопроса сегодня утром он не думал задавать.

Такой вопрос не следует задавать в кабинете Ника на третьем этаже здания, которое стоит уже двадцать лет, но все еще вполне «современно», хотя оно из бетона, с четкими линиями и воздушными колоннами и контрфорсами, возведенными без особой нужды, — здания, в котором размещается Комиссия по делам министерства юстиции и которое теперь, с тех пор как рядом выросло новое здание имени Эдгара Гувера, словно бы съежилось, стало менее внушительным и роскошным.

— Я знаю… мне кажется, я знаю… каковы ваши чувства друг к другу, — спокойно говорит Мори. Возможно, это благодаря своей профессии, своему призванию он может рассуждать спокойно, и логично, и даже разумно, хотя его мозг потрясен, а в груди вдруг такое стеснение, что он едва дышит. — Мне кажется, я понимаю, — говорит Мори.

И теперь уже Ник смотрит на него с неподдельной тревогой. Со страхом. Если минуту назад он способен был солгать о преступлении… совершенном им преступлении — и солгать с ужасающим спокойствием, то сейчас он вспыхивает, и начинает что-то говорить, и замолкает, и начинает снова. У него вырывается какой-то раздраженный беспомощный жест — взмах руки.

— Я не могу это обсуждать, — говорит Ник.

— Ты любишь ее, а она любит тебя, — говорит Мори, ловя слова из воздуха, однако ничем не выдавая своего горя, правда, он вынужден сидеть совсем неподвижно, крепко держась за ручки кресла. — Ты знаешь, что Изабелла несчастлива со мной, ты знаешь, что она просила у меня развода, я… я не сержусь… я пытаюсь понять… мне нужно знать…

Ник поднимается с кресла и останавливается у окна, с треском перебирая пальцами планки жалюзи. Мори вспоминает, как однажды одолжил Нику свитер, вязаный лыжный свитер, — Ник вернул его?

— Пожалуйста, не лги, Ник, — говорит Мори. Его одеревеневшие губы с трудом шевелятся, и, возможно, Ник его не услышал.

Соглашаясь жить, человек подписывает «договор о своем временном существовании», прочел однажды Мори. Ему понравилось это выражение — «договор о своем временном существовании». Ты приемлешь, что ты не бессмертен и существование твое не безгранично, и, следовательно, ты не виноват… Мори принял это условие. Мори подписал договор. Но возможно, не до конца этому верил.

Изабелле хотелось дать имя девочке, прожившей всего два-три дня. Мори возражал. Недоразвитые клапаны в сердце, недоразвитые внутренние органы, по всей вероятности, затронут мозг. Существо, явно не предназначенное для жизни и, следовательно, для того, чтобы иметь имя.

Изабелла рыдала. Изабелла была в истерике. Затем пылко заявила: «Мы попробуем еще раз, да? Хорошо? Правда? Да? Никто меня не остановит!»

Ник что-то говорит, но грохот в ушах у Мори стоит такой, что он не все слышит.

— Да нет, мы ничего не могли с собой поделать, мы боялись причинить тебе боль… — Ник, который умеет так искусно, с таким шиком лгать, сейчас еще гуще краснеет и заикается; светлые глаза его время от времени на секунду останавливаются на Мори. — Я вовсе не собирался… мы вовсе… мы ведь не… мы действительно говорили о… да… но мы вовсе… да и дети тоже… и Джун… и…

— Ты влюблен в нее, — говорит Мори, но это не вопрос, а утверждение; он снова ничего не видит, боится при Нике лишиться чувств. Трус, лжец, думает он, имея в виду Мори Хэллека, который боится вздохнуть полной грудью.

— Конечно, я люблю ее, — говорит Ник с беспомощным смешком, — конечно, люблю, я влюблен в нее… но… но я вовсе… мы вовсе… ты понимаешь, о чем я?., она никогда не была неверна тебе. Вот уже двадцать лет…