Михаил Липскеров - Путешествие к центру Москвы

И тут один х...й из швейцарской фирмы от безнадеги предложил проверить молоко. Его коллеги над ним посмеялись, потому что молоко – оно и есть молоко. Но х... настаивал. И тут выяснилось, что молоко на двадцать пять процентов состоит из воды! А этот швейцарский секретный клей через сутки от воды растворяется! Он на воду не был рассчитан! Эти балды не могли себе представить, что молоко можно бодяжить водой! У них это в голове не укладывалось! Они не знали, что разбодяживание – это русская национальная идея! И они вынуждены были изобретать новый клей под смесь молока и воды. Special for Russia. Этим клеем во время вьетнамской войны пробоины в наших «МиГах» заклеивали. Одна беда – пивом этот клей почти мгновенно растворялся...

Мы молча выпили.

– Это еще не все, – прожевав редиску, продолжил я. – После этого наши задумались, что делать с остатками страдающего водобоязнью клея. А остатков было выше крыши. И под этот клей один неизвестный герой строительного фронта придумал строить дома, прозванные позже «хрущевками»...

Мы допили мурцовку. Карлик спустился вниз к образовавшейся пробке. А я поднялся к полотну Окружной железной дороги. Мимо меня неторопливо прокандехал одинокий тепловоз. Куда, зачем?.. Между прочим, у меня был один, через вторые руки, знакомый паровоз...

Поначалу Окружная железная дорога предназначалась для перевозки живых людей по окрестностям Москвы, которые в былые времена были и не Москвой, а дачными местами, где проводили лето чеховские герои. Ну, вы знаете: чай с вареньем трех сортов, прогулки под зонтами, катание на лодках, любительские спектакли, лаунтеннис и легкий флирт со студентом – учителем дочки Анечки, заканчивающийся возгласами: «Какой же вы неуемный Серж... Право же, не нужно так далеко заходить... Я вам не такая, как госпожа почтмейстерша... Ах!.. Я надеюсь, Серж, что вы, как истый джентльмен, сохраните это в тайне».

Да и в советские времена тоже были дачи. Больница имени Алексеева, в девичестве Кащенко, гнездилась на остановке Окружной железной дороги под широко известным старым москвичам названием «Канатчикова дача». Так именовался и сам дурдом.

Ах, какие там липы, какие тенистые аллеи, какая очаровательная часовенка сразу за административным зданием... А какие люди! Цари... полководцы... композиторы... И все запросто. Без чинов. Людовик IХ гонял со мной чифирь. Ленин – Керенского. Так, что тот прятался от него под кроватью. Шостакович жарил на игрушечном баяне песню «Алешка жарил на баяне, гремел посудою шалман», а его соратник по палате барон Шванкмайер, не успевший слинять в восемнадцатом году капельмейстер оркестра 26-го гвардейского полка и косивший под пролетарского поэта Демьяна Бедного, просил его после уколов вместо этого сумбура сыграть марш тирольских стрелков. Он все хотел положить на эту музыку стишата «Сиреневый туман над нами проплывает, над тамбуром дрожит вечерняя звезда, кондуктор не...» и так далее, которые он выдавал за свои. Да и кондуктор пребывал тут же. Он действительно был кондуктором. Кондуктором поезда, колесившего по Окружной железной дороге. Он-то мне и рассказал историю о съехавшем с глузду паровозе.

Когда в пятидесятых годах прошлого столетия перемещение человеческого материала по Окружной железной дороге прекратилось, по ней стали гонять поезда между монстрами железнодорожного хозяйства. Чтобы не гнать, скажем, лес из Сибири в Карелию, а лес из Карелии – в Сибирь через центр Москвы, его гнали по Окружной с помощью местных паровозов. Потому что дальние паровозы могли раздавить всю Окружную железную дорогу. Которая навсегда осталась бы раздавленной. Потому что вот уже много лет идет спор, кто будет финансировать текущий ремонт – федералы или Москва? Потому что башли немереные и очень важно, кто их будет пилить. И никто не хочет поступаться принципами ох...ных размеров.

Так вот, этим перегоном дров туда-сюда по Окружной и занимался Паровоз. Он жутко завидовал большим паровозам, гонявшим грузы по нашей необъятной родине, видевшим другие города, другие климатические и почвенно-растительные зоны, общавшимся с местными паровозами и гудевшим на разных языках Советского Союза.

И вот однажды наш Паровоз повстречал на пересечении Окружной и Белорусской железных дорог экспресс, который набирал ход в сторону западной границы. Наш Паровоз сразу понял, что Электровоз – женщина. Электровозы, с которыми он общался раньше, были мужиками. Это однозначно. Из них так и перла мужская брутальность. Каждый из них был Кобзоном. А в этом чувствовалось нечто неуловимо женское. Какое-то прелестное сочетание певицы Гелены Великановой с детским мылом. Так что наш чувак влюбился в Электровоз тихой и безнадежной любовью младшего научного сотрудника. И каждый раз, пересекая Белорусскую железную дорогу, он тяжко вздыхал всхлипывающим тоскливым гудком.