Саймон Ван Бой - Тайная жизнь влюбленных - [сборник]

Но если бы ее ноги стали ровными и крепкими, мне больше не надо было бы брать ее на руки, чтобы посадить в ванну, и возить на машине в библиотеку, где она ставит штампы на книги и записывает новых абонентов. Без этих ритуалов я не в силах представить свою жизнь.

А если бы она была как все? Мы выбирались бы из машины на Сахарной голове и бегали друг за дружкой до полного изнеможения. Влюбленные должны убегать друг от друга, а затем сливаться в объятиях.

В деревне все меня знают, как знали отца. Как-то раз жена взяла из печи уголек и испачкала мне лицо угольной пылью. Она сказала, что я похож на отца, что в наших глазах вода одинакового цвета. Со смертью кончается жизнь, но не родство.

Я подметаю осколки на терракотовом каменном полу и беру свои резиновые сапоги. Она устала и проголодалась. Я принесу ее домой и опущу в горячую ванну. Она заплачет, а я буду молчать.

Близится полночь, ветер швыряет в стены капли дождя, стучит в окна. Земля у ворот вытоптана раздвоенными копытами коров, превратилась в густое месиво с глубокими, как ведра, лужами. Постепенно почва под ногами становится тверже, и я слышу неистовый крик какого-то зверя. Пустое пастбище блестит, словно свадебный торт. Я устало бреду по траве и вдруг замечаю посреди поля светлое пятно. И неожиданно понимаю, что это был не крик животного, а смех моей жены.

Задыхаясь от волнения, я ускоряю шаг. Капли дождя, посеребренные луной, сверкают в белых облаках моего дыхания, словно звезды.

Жена стоит без костылей, и на секунду меня посещает надежда на чудо, но, приблизившись, я вижу, что она стоит на коленях в грязи, а костыли отброшены в сторону в порыве той же страсти, что заставляет ее смеяться.

Прежде чем обнять жену, я оборачиваюсь. Дом растаял в тумане. Во всем мире есть только это белое поле и мы двое.

Я падаю на колени, тянусь к ней и чувствую на своей коже ее пальцы.

— Письмо, — говорит она сильным и ясным голосом.

Я пытаюсь вытащить ее из грязи, однако земля держит крепко, словно первый весенний цветок.

— Ты читал письмо? — повторяет она.

— Теперь уж незачем, — отвечаю я.

Порыв ветра уносит мои слова, и она вновь смеется, поднимая руки к небу, словно пропуская сквозь свое тело какую-то великую силу.

Жерар выходит из офиса. Снегопад утих. Хотя еще не совсем стемнело, кое-где зажигаются фонари. Тротуар исчезает в лужах серой ледяной воды.

Жерар размышляет о следах людей на снегу. Когда-то на месте Манхэттена был лес, и воображение рисует следы индейца, крадущегося домой с теплым трупом зверя на плечах. К меху прилипли снежные хлопья.

Жерар думает о своих собственных следах и о том, когда они пропадут.

Он выдыхает воздух, и тот исчезает. Рильке сказал: «Мы выдыхаем себя, то, что имеем, пар от горячего блюда»[4].

Жерар задумывается, можно ли назвать его жизнь необычной. Вспоминает соревнования по бегу в своей английской школе. Ледяной холод. Босые белые ноги в грязи. Бьющиеся сердца размером со сливу.

Хетерингтон, преподаватель физкультуры с добрыми синими глазами, мечтающий, чтобы его мальчики испили свою чашу славы, участвовал в Олимпийских играх в Берлине тысяча девятьсот тридцать шестого года.

Он получил медаль. На него смотрел Гитлер. Когда юный Хетерингтон пересекал финишную черту, миллионы людей неотвратимо приближались к гибели. Несколько лет спустя дети покинули свои дома и шагнули в газовые камеры. Они боялись, но верили своим родителям.

Жерара пронзает острое чувство любви к дочери. Дочку зовут Люси, ей восемь лет. У нее короткие каштановые волосы и розовые заколки с кошечками. Жерар как-то ездил в Саутгемптон, и в поезде ему досталось место рядом с раввином. Тот недавно вернулся из Англии — снимал документальную картину о войне.

— Но ведь уже есть масса таких фильмов, — промолвил Жерар.

Поднимаясь по Пятой авеню, он ежится от собственной бесчувственности. «Он, наверное, подумал, что я — такой же, как все. А я такой, как все?» Раввин лишь понимающе тронул его за рукав.

Снова валит снег.

Сквозь снежную мглу пробиваются огоньки желтых такси, приветливо мигают витрины. Жерар думает о манекенах. Они идеальны и совершенно неподвижны. Рассуждают о том, чего никогда не делали. Сидят над едой, которую не могут попробовать. Лежат под одеялом в постели, где им не снятся сны.

Он представляет себе Люси, сидящую за столом в теплой квартире. Она читает адаптированное издание «Черного красавчика», набранное крупным шрифтом, и сосредоточенно болтает ногами. Дочь для него — все.