Инна Гофф - Юноша с перчаткой

В конце первого часа я сказала, что уйду раньше, потому что у меня сегодня свадьба. Все были потрясены и уставились на меня. А Сережа чуть не свалился со своего насеста. И тогда я успокоила всех, уточнив, что замуж выхожу не я, а моя подруга. И все вздохнули облегченно. А может быть, это мне показалось.

Родителей дома не было. Я быстро собралась и покатила. Мне надо было еще заехать на рынок за цветами. Рынок близко от нас, две остановки на трамвае. Когда есть время, я хожу туда пешком. Я не люблю трамвай. Есть в нем какой-то архаизм. И лица у его пассажиров не такие, как у тех, кто ездит в метро. Даже трудно поверить, что это одни и те же люди. Я смотрюсь в темное стекло, и мне кажется, это не я, а кто-то другой. Портрет комсомолки тридцатых годов. Берет, куртка с поднятым воротником, сумка на длинном ремешке. В сумке два чешских бокала для вина — мой подарок. И почему это жениха и невесту называют молодыми?..

На рынке много цветов. Цветочный ряд похож на перрон. Продавцы поднимают букеты над головой, машут ими, что-то выкрикивают. Как будто пришли встречать поезд, и вот он уже подходит…

В ресторане надо быть ровно в шесть. Конец ноября, и на улице уже совсем темно. С неба сыплется что-то мелкое, не то снег, не то дождь. На мой красный берет, на мою синюю курточку, на мои белые гладиолусы. А вот и гостиница, и швейцар в дверях. В швейцаре, в самом этом слове, тоже есть что-то старомодное. Вот у нас в институте вахтер, дядя Петя, — это совсем другое. А швейцар — важная фигура. Вот возьмет сейчас и не пустит. Он косится на мой берет и курточку, но гладиолусы выручают меня. У них такой торжественный, свадебный вид.

— Опаздываете, — говорит швейцар и придерживает тяжелую дверь. — Уже «горько» кричали!..

Какие-то люди, совсем незнакомые, наверно родственники Геры, торопят меня: «Скорей! Скорей! Садитесь справа от невесты. Она для вас место бережет».

Столы стоят в несколько рядов, и гости уже пьют и едят. Я пробираюсь со своими гладиолусами к самому главному столу. Он поставлен так, чтобы все могли видеть жениха и невесту. Я смотрю на Нину и почти не узнаю ее в длинном белом платье и белой вуали. Я протягиваю ей цветы, и мне вдруг кажется, что и Нина не узнает меня. Но это только кажется. Она целует меня и говорит:

— А это мой Гера…

Гера улыбается мне снисходительно и тут же забывает обо мне. И Нина забывает обо мне. Кто-то просит наполнить бокалы и произносит речь. Потом берет слово какая-то женщина, и все опять наполняют бокалы, а женщина вдруг начинает плакать, и все ждут, что она наконец скажет свое слово, но она все плачет и плачет, и уже кое-кто из гостей тоже достает платки и вытирает глаза. И тут вскакивает военный и просит всех осушить бокалы за здоровье матери, воспитавшей такого прекрасного сына.

— Пусть эти слезы будут как дождь в дорогу, — говорит он.

И женщина перестает плакать, и чокается со всеми, и улыбается чуть снисходительно, как ее Гера. Потом встает отец Нины. Я его мало видела, приходя к Нине домой, — он часто ездит в командировки. Он юрист и написал книгу о методах перевоспитания малолетних преступников. Я как-то спросила Нину, применял ли он эти свои методы к ней, и она чуть не умерла от смеха, тем более что смеяться было нельзя — шел урок химии. «Ермакова, смеяться будете за дверью». Она очень ценила мой юмор.

Отец Нины говорил долго. Он говорил о советской семье как ячейке общества, о моральном кодексе и законах общежития. Все притихли и пригорюнились. Было похоже, что он выступает не на свадьбе, а в зале суда. Как будто Нина и Гера хотят разводиться, а он уговаривает их не разрушать молодую семью как ячейку общества…

Я огляделась. Люди за столами все были немолодые и незнакомые. Мама Нины ходила вдоль столов, следя за порядком, и командовала официантами. В соседнем зале играл оркестр, и кто хотел танцевать, шли туда. Ушли и Нина с Герой. Когда они поднялись и Гера повел ее, обняв за талию, она вдруг обернулась ко мне и виновато сказала:

— Бедная Ленка! Тебе скучно?..

На пальце у нее было золотое кольцо. Я увидела его только сейчас и как будто снова вспомнила, зачем я здесь. Пожилой толстый дядька пригласил меня танцевать. Мне очень не хотелось идти с ним, но я подумала, что он обидится, и пошла. Танцевал он как-то странно — два шага вперед и шаг вбок. Как шахматный конь. Я в шахматы не играю, но мне вспомнился анекдот, как кто-то проиграл партию, сделав неправильный ход конем, и сошел с ума от огорчения. С тех пор он так и ходил по улице — два шага вперед и шаг вбок.