РИЧАРД ФЛАНАГАН - КНИГА РЫБ ГОУЛДА

Возможно, в сию страшную для него минуту он осознал, что никакой рёв или вопль не исправит происшедшего, раз признак его мужского достоинства столь страшно искалечен в результате несчастного случая. У него, верно, совсем голова пошла кругом от боли и осознания того, чем это грозит ему в будущем. И он почувствовал, как немеют ноги, как подгибаются, увлекая его на пол, и в ту же минуту узрел надвигающуюся на него темноту.

Когда при помощи нюхательной соли мистер Лемприер был выведен из состояния глубочайшего обморока, он напрочь отверг своё же излюбленное средство, кое, словно некую панацею, применял при любых недомоганиях, болезнях и хворях, аргументируя сие тем, что пускать кровь из собственного члена унизительно для его достоинства. Он даже процитировал сэра Исайю Ньютона, упоминавшего в переписке о нескольких случаях, когда после столь неосмотрительного и ненаучного лечения наступала неизлечимая обвислость сего органа, так что кровопусканию он предпочёл большие количества настойки опия, позеленевшей вследствие хранения оной в большом медном сосуде, откуда она ранее черпалась по мере нужды для удовлетворения потребностей Коменданта. Хотя настойка и навеяла Доктору поразительные грёзы, в коих Комендант представал в облике слона, распалённого плотским желанием, она не сумела приостановить протекавший несколько недель неумолимый процесс постепенного превращения члена из жалкого красного червя в огромного чёрного слизня, примостившегося на подставке из гуонской сосны, которую новоиспечённый наркоман соорудил специально для него. Подставку эту он ежедневно прикреплял к больному месту посредством длинной ленты турецкого шёлка, широкими петлями несколько раз охватывающей по верхнему краю его объёмистые бёдра и завязанной большим кокетливым бантом на испещрённой фурункулами и густо заросшей волосами дряблой пояснице.

Все обитатели Сара-Айленда дивились виду Доктора, встречая его: полы не заправленной в брюки рубахи овевали, словно паруса, выступающий сосновый мыс, бушприт корабля-страдальца, состояние которого он проверял всякий раз, как оставался один, и тогда его взору представало чудо преображения, ибо синяк загноился, плоть загнила, и то, что из красного стало чёрным, в конце концов позеленело. В итоге вонь, от него исходящая, сделалась столь невыносимой, что отвращала даже Коменданта, охочего до подобных запахов, и тот распорядился связать мистера Лемприера, вставить в его изрыгающий возражения рот воронку и влить в неё несколько пинт крепчайшего писко. Во время сей процедуры Комендант держал голову дорогого друга на коленях и баюкал её, словно младенца, всё время нашёптывая, что единственно лишь одна дружба могла подвигнуть его на такое. Спустя четверть часа Комендант устал проявлять сочувствие и кивком подозвал повара-каторжанина, который всё это время стоял рядом в тёмном углу и неторопливо водил взад-вперёд по точилу лезвием разделочного ножа. Тот шагнул к ним и, прежде чем мистер Лемприер успел возроптать на французском или английском, одним махом отсёк ему гноящийся пенис.

Понеся столь прискорбную утрату, мистер Лемприер сперва сделался ещё более задирист и несносен, чем раньше, но к осени его холерический темперамент начал претерпевать значительные изменения, понемногу становясь всё более меланхолическим, пока в итоге несчастный Доктор не впал в такую хандру, что совершенно утратил интерес даже к самой жизни, а не то что к коллекционированию и каталогизации.

Он стал нелюдим, и к нему возвратилась старинная привычка подолгу втолковывать прописные истины тупому Каслри, причём один скорбный монолог следовал за другим, и речь в них шла о Тяжкой Деснице Судьбы, а также о том, что вышло бы, специализируйся он только на одних лишайниках да травах. Боров, усвоивший привычку бродить по вонючему загону в одиночестве, так, чтоб ему никто не докучал, от этих тирад мистера Лемприера преисполнялся лютой злобою и при каждом появлении оного норовил протаранить головой стены свинарника, сотрясая их с такой силою, что весь остров вздрагивал от удара. Доктор не обращал внимания на растущую антипатию питомца, не замечая, что чем больше говорит с ним, тем быстрее тот увеличивается в размерах и злобится, и так продолжалось до тех пор, пока чёртов боров не загородил своей тушею солнце и не был обвинён в том, что вызывает также и лунные затмения, а кроме того, по ночам не даёт штурманам пролагать путь по звёздам. Пришедшее в ярость животное порой начинало хрюкать так страшно, будто и вправду рисковало утонуть в половодье речей Доктора, и визжать столь пронзительно, что боль в ушах сводила людей с ума и гнала мореплавателей подальше от берегов Сара-Айленда, однако сии проявления свинячьего неудовольствия лишь подливали масла в костёр нескончаемых жалоб Доктора касательно понесённой утраты, а также того, что он неудачник и его все позабыли.