Ксения Драгунская - Заблуждение велосипеда

Они передохнут, а юная мать, и особенно младенец, будут жить долго-долго, обманутые надежды, напрасные унижения и предательства постепенно закалят характер младенца, а если он девочка, то он рано вступит в беспощадную борьбу за тех, с кем можно вести интересную и насыщенную половую жизнь.

— Баушк, садись сюда, — говорит, вставая со своего места, паренек восточной наружности.

Молдаван, таджик, гагауз?

Гастарбайтер, мигрант, у-у, вражина, черная кость…

— Садись, я уплачу.

Драка прекращена. Едем!

У деревянных ворот дома Числа стоит Сирота, издалека машет детской лопаткой.

— Специально купила!

Потом кладет лопатку на дорогу и складывает руки, склоняет голову под благословение. Молодец, подготовилась. Репетировала, сразу видно.

Благословленная и благословивший поднимаются на веранду хитрой дачи. Старики за овальным столом собирают гигантский пазл. Что там? Портрет отца народов? Крейсер «Аврора» перед залпом?

— Ба, вы опять! — издевательски гостеприимно говорит румяная старуха, мелко-мелко, едва заметно тряся головой. — Что-то вы зачастили… Чем обязаны такому вниманию с вашей стороны?

— Зоя Константиновна, — начинает батюшка.

Он собирается говорить ей о благодати милосердия, о счастье прощать, о…

— Давайте для начала похороним череп, — мягко резюмирует он.

— Мы же знаем, что по ночам вы плачете, — встревает Сирота. — От жалости, ужаса и одиночества. У вас вон уже голова трясется…

— Да ты кто такая, сентявка?! — вдруг голосом шпаны послевоенной поры говорит ЗК. — Не суйся, куда не надо, пока цела.

— Ой, фро Опфер, — переключается Сирота. — Не хотела вас расстраивать, но придется. Эти врачи из медицинского центра «Солнышко» — просто мерзавцы. Отпетое жулье. Нет у вас в животе никакого маленького Тобиасика. Там только ядовитые мохнатые шарики. Очень много.

Фро Опфер хватается за живот, глядя на него (на живот) невыразимым взглядом. Она пронзительно кричит по-немецки.

Возникает паника.

— Немедленно покиньте помещение, — подает голос из инвалидной коляски, кхм-кхм, друг Зои Константиновны.

— Старик, а ты еще ого-го! — подмигивает Сирота.

Почему-то от такой пустяковой фразы, от таких ничего не значащих междометий старичок начинает тут же сипеть и задыхаться.

Полный переполох.

— Бандитка! — опять голосом возмущенной светской дамы голосит ЗК. — Я буду жаловаться! Я напишу твоему начальству!

Сирота и батюшка почти бегом бегут за калитку. Череп Дашеньки в белой матерчатой сумке стукает батюшку по бедру.

«Нету у меня никакого начальства, Зоя Константиновна. А впрочем, знаете — пишите. Прямо в Союз театральных деятелей РФ. То-то Сан Саныч Калягин удивится. И во всем разберется. Бывший Ленин все-таки…»

Думает Сирота и решает:

— Похороним ее над речкой.

— Ну и сцена, — переводит дух батюшка. — Кафка какой-то…

— Нет, это совсем другой автор, — смеется Сирота.

Сирота и батюшка начинают бестолково тыркаться по округе с черепом в матерчатой сумке.

Сирота хочет рассказать батюшке, как пять лет назад встретила Костика в Нью-Йорке. Надо рассказать. Начать с самого начала. Но это долго. Лучше и не начинать. Лучше так, молча рассказывать.

В Нью-Йорк я приехала поездом…

Они вообще все упали, когда я сказала, что хочу из Айовы поехать в Нью-Йорк на поезде. Да ты что, это безумие, у нас поездами никто не ездит, железная дорога в ужасном состоянии, ты не доедешь!

Нет уж, поездом так поездом.

Ладно, как хочешь, эти сумасшедшие русские…

И вот из города Айова-сити меня повезли на заброшенный полустанок…

В университете штата Айовы уже не один десяток лет проводится международная писательская программа. Собирают писателей со всего мира, селят на кампусе, и они три месяца болтаются по стране, ездят на фермы и в университеты, что-нибудь пишут, но никакого конечного продукта выдавать к окончанию резиденции не обязаны. Санаторий! Оплачивают эти прогулки американские благотворительные фонды или даже сам госдеп. Чтобы все дружили, встречались, завязывали творческие контакты и заодно чуяли, какая могучая и добрая страна — Штаты.

Я проторчала в Айове около месяца, когда меня пригласила координаторша программы Дженнифер и сказала:

— Тебя в Нью-Йорк зовут, в Фордхэмский университет, там дни восточноевропейской драматургии. Со стороны России будете вы с Сашей Галиным, от Штатов — Тони Кушнер и Эдвард Олби.

— Разве он жив? — изумилась я, потому что в институте мы «проходили» пьесы Олби по истории зарубежного театра, и для меня он был кем-то вроде Льва Толстого.