Ксения Драгунская - Заблуждение велосипеда

Воры съели гречневую кашу.

Проникнув в заросший, щебечущий птицами сад, они увидели шпингалет на дощатой калитке и рассмеялись над шпингалетом, призванным охранять сад от чужих. Просто расхохотались и пошли, не таясь, по треснувшим плиткам дорожки, а ветки жасмина и елок трогали их за плечи, словно здороваясь.

Дом пуст, заброшен давным-давно, это ясно… В саду тусуются птицы и кошки, сыроежки растут на бывших клумбах, а с черепичной крыши лохмато свисает трава. Воры заходят в дом, где и брать-то нечего, пусто и осколки стекол хрустят под ногами. Следы от картин на выгоревших обоях, и черно-белая фотография в рассохшейся рамке: старый дядька в шляпе сомбреро, женщина — красивая, и лохматая девочка — стесняется фотоаппарата.

Но в заброшенном доме тепло, и на хромоногом столе, под пухлой подушкой — здоровенная кастрюля гречневой каши. «Грамотная, правильная каша», — хвалят воры, а, наевшись, наглеют до того, что включают старый телевизор на тонких ножках и долго терпеливо ждут, пока он нагреется. Телевизор нагревается, но громкости почти нет. Тихость какая-то, а не громкость. Тихо, тепло, и хочется спать…

И воры устраиваются на топчане, сворачиваются поуютнее и засыпают под телевизор, под длинное дырявое кино без слов, без начала и конца…

Трудно быть лягушкой в засушливое лето, но еще хуже — городским сумасшедшим в чужом городе. Идти, идти летним днем, пересекая город с запада на восток, одновременно спускаясь с севера на юг.

Думать про снег, потому что жарко, и, загибая пальцы, шептать:

Feed Me Pasta Like This…

Не потому, что сильно любишь макароны, и даже не потому, что городскому сумасшедшему положено бормотать ерунду, а просто, чтобы не сбиться, чтобы не запутаться в улицах города, который так и не стал родным.

Feed

Me

Pasta

Like

This…

Чтобы не заблудиться, потому что идти и так трудно — и голова, и сердце, и ноги сосредоточены на том, чтобы прийти правильно, туда, где вроде обещали одолжить денег на билет обратно.

В давнишнюю страну, откуда сбежал с торжествующим отвращением, с отвращением и одним брезентовым мешком, и вот теперь…

Feed

Me

Pasta…

Парк! Отдышаться на лавочке. Вон она, лавочка… Сейчас… Кругом снег… А жарко почему? Шел быстро, вот и жарко. Снег, и вчера был Новый год, а сейчас утро, все спят после вчерашнего, можно пойти и под окном, чтобы тебя видно было из окна, выложить на новогоднем снегу имя, мандаринами, их целый чемодан. Наклониться и выкладывать мандаринами по снегу… Наклониться…

И человек падает лицом в асфальт, думая, что это новогодний снег, на котором мандаринами выложено имя.

Мандаринами — имя на новогоднем снегу.

Мелом — контур тела на асфальте.

Вот насчет контура тела — это преждевременно.

Подоспевает служба спасения.

«Are you okay?» и все такое. Какой уж тут о’кей…

Человека грузят и увозят в какой-то приемник, отстойник, приют. Когда становится получше и даже можно пойти покурить, он знакомится с бойким негром, то есть, ах-ох, извините, конечно, ну, разумеется, афроамериканцем…

Какое длинное и неудобное слово!

Знакомится с бойким негритосом из Вологодской области, и тот обещает, что когда его выпустят, как только выйдет на волю, дозвонится туда, в давнишнюю страну, затиснутую между Китаем и Польшей, где на крылечке открыт ноутбук, и на белом пустом листочке черными буквами:

…

«ВОРЫ СЪЕЛИ ГРЕЧНЕВУЮ КАШУ…»

Нет, это лучше не надо.

Все равно не поверят. Как могут воры съесть гречневую кашу, что за ерунда? Что это за воры такие? Им надо украсть и убежать, некогда им рассиживаться, кашу есть. Выдумки все это.

Никогда не верят.

Что волосы на самом деле такого цвета, что папа — это папа, а не дедушка. И что родился папа в Нью-Йорке, да еще в тысяча девятьсот тринадцатом году.

Что все, что сочинила, это сама сочинила. Это еще с детства, со школы — «Ага, за нее папа все сочинения пишет!»

Некоторые так до сих пор и думают.

Смешные такие…

Много в моей жизни всякого разного, что просто не помещается в головы других людей, кажется им невероятным.

А странные истории ищут меня и находят, бегут ко мне навстречу, лезут под руки, как щенки.

Однажды на станции метро «Ренн» в Париже ко мне подошел неопределенного возраста слепой. С длинными волосами и в белых штанах. Он шел прицельно ко мне, стуча по полу белой тростью, как будто всю жизнь только меня и искал.