Татьяна Абалова - Шурочка

— Можно к вам? — На пороге большой комнаты стояла соседка с лукошком яиц.

— Заходи, Степанида, — мама накинула на Сашку большое полотенце, нагретое у печи, и подтолкнула дочь к двери в спальню. — За молоком пришла?

Сашка, оставляя за собой мокрые следы, на цыпочках побежала к кровати и, запрыгнув на нее, принялась вытираться. Хотя мама и прикрыла дверь, девочка все равно слышала весь разговор.

— Как Васек?

— Плохо. Уже не встает.

Сашка, потянувшись за гребнем, застыла.

— Что доктор говорит?

— Скоро отмучается сынок мой, — вздохнула соседка. — Совсем прозрачный стал.

Сняв с головы полотенце, накрученное тюрбаном, Сашка расправила волосы. Потихоньку, начав с самых кончиков, стала расчесывать.

Жалко Василия. Еще совсем недавно тетя Степа выносила сына в сад полежать на траве. Его кашель, то тихий, то надсадный, доносился в открытые окна веранды, заставляя сердце сжиматься от жалости. Мама не разрешала ходить к соседям, боясь, что худенькая Сашка заразится чахоткой, но девочка сквозь листву видела, что от некогда крепкого Васи остались кожа да кости.

Еще пару лет назад семнадцатилетний Василий запросто мог поднять свою маму, а теперь она носила его на спине, придерживая за руки.

Сашка вздохнула и опять прислушалась к разговору.

— Колбасу все время просит. Помнит ее довоенный вкус. Да где же ее взять?

— В город надо ехать. Там на Куйбышевской в мясной лавке колбасу и сейчас продают. Дорого, правда.

— Да любые деньги, лишь бы сыночек напоследок порадовался. Но на кого я его оставлю?

У Саши защипало в глазах. Ей как-то особенно стало жалко Василия. Он умирает и мечтает о какой-то там колбасе. Странно. Поразмыслив, чего бы она желала, если бы лежала больная, решила, что, пожалуй, о петушке на палочке. Во рту сразу собралась слюна. Закрыв глаза, Саша, словно наяву увидела, как красный петушок, смазанный сверху маслом, чтобы не прилипал к собратьям, блестит призывно на солнце. Он так искусно сделан, что видны его перья, и загнутый клюв, и прозрачный гребешок.

Саша помнила, как на Первомай замирала у столика, на котором были разложены красные, зеленые и желтые леденцы. Петушки, которые выбирали девочки, и пистолеты, которые всегда выбирали мальчики, стесняясь казаться малышами. А еще пятиконечные звезды. Большие и пузатые. Но их Саша не любила. Как не осторожничай, звезда все равно в итоге ломалась, и ее куски падали на землю, отчего Саша расстраивалась. Не то что петушок. Лижи его хоть до палочки — он весь твой. А тут колбаса…

— Я завтра уезжаю в райцентр, на обратном пути заскочу и куплю.

— На сколько уезжаешь? — оживилась соседка.

— В следующий вторник вернусь.

— Нет, боюсь, Вася и до субботы не дотянет…

Проводив соседку, мама вернулась в комнату. Взяла с полочки йод и пробкой от бутылки стала наносить щиплющую жидкость на царапины, отчего на Сашкиной коже оставались желтенькие кружочки. Сашка визжала и брыкалась, но не от боли вовсе, а от переполнявших ее и ищущих выхода чувств. Тут была и любовь к маме, и обида, что она опять оставляет ее одну. Мама не часто уезжала в райцентр, но дорога туда и обратно занимала неделю, и все хозяйство оставалось на девочке. Манька, которую надо было доить, два прожорливых индюка, пес Колчак и сад-огород. С приходом осени добавилась еще и школа.

Конечно, мама оставляла запасы еды, но их было немного, все-таки еще шла война.

— Мама, а не ехать нельзя?

— Нельзя, милая.

Мама лежала рядом, укрытая с Сашей одной простыней. Сентябрь только назывался осенним месяцем, но здесь, на юге, еще продолжалось лето, и ночи были по-прежнему теплыми.

— Запомни, Саша, каждое утро перед школой будешь забегать к тете Нюре, я с ней договорилась. Она будет давать тебе булочку и стакан молока. Манькино не пей, оставь его для Васи, ему нужнее.

— Мама, он умирает?

Мама немного помолчала.

— Да.

— Мне жалко Васю. Он разрешал в их саду груши рвать, а когда на меня напала бродячая собака, спас, посадив на забор. А она ему все штаны порвала. Тетя Степа сильно ругалась.

— Да, он хороший.

— Поповская дочка говорит, что ему уготовано место в раю. Мам, а рай есть?

— Нет, дочка. Нет ни рая, ни ада. Ни ангелов, ни чертей. Ничего нет. Не слушай больше сказки отсталых старух.

— Но поповская дочка не старуха…

— Все равно не слушай.

— Мам, а помнишь, к нам на Пасху поп приходил? Что ты ему такого сказала, что он как ошпаренный убежал?

— Он мне крест показал, а ему партбилет. Но больше не ходи в церковный двор, нехорошо чужое брать.