Дмитрий Добродеев: Возвращение в Союз

«Ты, только ты, о волчья сыть, способен понять меня! Все героическое в истории Европы давно прошло, народы выродились. Вы, только вы, в чьих жилах течет кровь волков, — свободны и неподвластны духу буржуазному!» — он выпил залпом, потом схватил меня за мохнатые щеки, приблизил к себе, поцеловал.

Последовал второй стакан и третий. Полковник вырубился, лег на кровать как был — при сапогах и галифе. Пластинка с «Лоэнгрином» со скрежетом остановилась, а гость решал: что делать? Решил доесть свинину, поскольку предстояла дорога дальняя. Отрезал ломоть, плеснул в стакан, отменно пообедал.

За окнами вдруг сразу смерклось. Немецкий друг храпел, в сенях хозяйка пела веселые украинские песни, а сердце мое сжимало ощущение тоски и близкой угрозы. Я осторожно прокрался в сени, просунул морду в дверь: на площади — темно, грузовики зачехлены, солдаты разбрелись по хатам. На небе — серп луны и звездочки мерцают. Как хороша украинская ночь! Март 43-го.

— Полковник! — хотел залаять я, но онемел: я явственно увидел, как вдоль заборов и плетней крадутся черные фигурки партизан. Собравши волю, рванул назад и начал тормошить полковника за галифе. Тот только отбрыкивался и что-то бормотал во сне.

— Полковник Виксерхофен! — но было поздно: в окно влетела граната и завертелась на полу. Я прыгнул под кровать. Рвануло: взрывной волной отшибло слух и ослепило одновременно. Я ощутил тяжелое падение полковничьего тела и отключился сам.

Открыл глаза: прошло мгновенье, а может, и час. В обнимку со мной, среди посуды и пластинок, лежал мой близкий друг — полковник Виксерхофен, и почему-то монокль зажат был в лапе моей.

Услышал: топот сапог в сенях. Вошли: немытые, пропахшие горилкой и потом, обвешанные гранатами и амуницией. Товарищ Чубчиев (он командир) присел, общупал карманы полковника: «Ищите, хлопцы, документы!» — потом провел рукой по моей шкуре: «Сдается, собака дышит! Чо делать с ней?»

— Да кокните, товарищ командир! Она же — на услужении немецких оккупантов! Чего возжаться с вражеской овчаркой! — Сдается мне, — сказал товарищ Чубчиев, — что этот пес не виноват. А если виноват — отмоет кровью! Дружка убили, пусть этот охраняет. Возьми его в обоз!

Помощник командира Филькин брезгливо взял меня за шкирку, швырнул на розвальни. Через минуту деревня дружно полыхала, а группа партизан на розвальнях направилась на юг — в штаб легендарного Медведева.

— Твоя огромная задача, — сказал командир Медведев с ласковым прищуром, — взорвать Адольфа Гитлера к едрене матери. Тем самым ты сослужишь огромную услугу передовому человечеству. — С этими словами он привязал к мому мохнатому подбрюшью взрывное устройство с часами. Часы зловеще тикали. Затем надели форму полковника СС, повесили планшетку на боку.

Взглянулся в зеркало: породистый эльзасский пес, в петлицах — скрещенные кости… Однако мысль, что при разрыве бомбы от этой красоты останется лишь мокрое пятно, сковала мои члены. Я нервно кашлял, прилаживая лайковые перчатки…

— Хорошая ты псина, — задумался Медведев. — Оставил бы тебя при партизанском отряде, однако — боевой приказ… Запомни, Полкан, что следующие поколения советских людей оценят наши жертвы… они поймут, что мы не лыком были шиты… ты все понял, пес мой славный? — Я тявкнул в ответ, лизнул натруженную руку командира: «Всегда готов!»

…Весеннее сверкающее солнце всходило над Украйной. Кончался август 43-го, подходя к той еле уловимой грани, что отделяет лето от осени. Погода стояла жаркая и тихая, настолько, что единственное облачко, застыв в лучах полуденного солнца, не двигалось и не меняло очертаний, когда штабной «опель» подъехал к ставке Гитлера под Винницей. Я — за рулем. Отменно важный, с выбритыми баками. Не доезжая до часовых, остановил машину, задумался. Мой взгляд остановился на насекомом, которое, шустро перебирая лапками, бежало по рулю. Попробовал прижать когтем, но безуспешно. Тогда, ругнувшись матом, слизнул насекомое языком, проглотил и нажал на газ.

Раскрылся шлагбаум, и вот я в логове фашистском… Прошел досмотр. Эсэсовцы ощупали меня со всех сторон. Когда их волосатые ручищи скользнули к подбрюшью, я замер, мошонка подтянулась к животу… однако — пронесло.

В сопровождении охранников спустился на лифте в бункер. Прошел бесчисленную анфиладу комнат, и вот я — в просторном зале. Везде — немецкий, где-где — русский стиль. За круглым столом — все генералы да маршалы… Рельефная карта Европы — вдоль всей стены. Синие стрелки операций. Ведут до Сталинграда и Северной Африки. Навстречу — красные. И видно, что красные подрезают фишку синим. У карты — невзрачный человек во френче. Он водит указкой и, брызгая слюной, кричит на оробевших.