Дмитрий Добродеев - Возвращение в Союз

Уже не ощущал. Ни пяток, ни лодыжек, ни прочих ручек-ножек. Вытаскивая смерзшуюся кримпленовую брючину, залубенелую ступню в рваном офицерском носке, я снова втыкал их в снег. В мозгу: «А может, через охлажденье — лучше? Постичь судьбу заброшенных в степи народов. Их драный эпос».

Блаженная улыбка исказила. Дурацкое полковничье лицо. Я боле не имел над этим безобразным телом власти. Полковник хотел разлечься в снегу и раствориться в блаженном сне. А я хотел бороться дальше. Я не желал сдыхать на сумрачной периферии советской власти, в застойном семьдесят каком-то. Недолго думая, я укусил полковника за руку.

Сияющие искры снопами брызнули из глаз. Истошный крик пронесся по-над башкирско-курултайской степью, и из последних сил я поскакал как козочка. Магическая сила!

Снега, одни снега. Однако впереди — мерещится какой-то огонек. Какие-то деревья черные стоят и по краям оврага притаились избы — из глубины веков, придавлены под снегом, дым валит из трубы. На брюхе дополз до первой хаты, заскребся непослушными руками о дверь: «Впустите, за ради Бога…»

Открыла. Немолода. В наброшенном на голы-плечи платке. Испуганные голубые. Большая грудь ее вздымалась под платком: «Ты кто, откуда, странник?» — Я — навигатор, — пролепетал замерзшими губами и отключил сознанье.

Открыл глаза. Горит лучина. Я — на печи, тепло идет от жарких кирпичей. Она — 40-летняя и полногрудая — каким-то жиром растирает меня всего, и трет, и трет, до самого до сердца…

Я с удивлением увидел, что собственное тело — молодо. Я — не безумный и распухший полковник Рыжиков, а нечто совсем другое. Могучая грудная клетка, подтянутый и жилистый живот, толстенный детородный корень в густой чащобе и руки — способные держать штурвал большого самолета.

— Откуда я, красавица? — Ты — с неба. Оттуда самолет упал, сгорел. Потом — один на парашюте — это ты. — Что за дела! — мелькнуло в голове. Однако разберемся. — А дальше?

— А дальше — ты приполз, в комбинезоне, в крови, весь обморожен.

— А сколько лет мне дашь?

— Годочков этак 35.

— А ноги, целы?

— Уже шевелятся, и руки тоже. Вот только выпить не помешает, — она приблизилась, влила мне в глотку. Сжигающее пламя самогонки прошло по телу, остановилось в центре страсти. Подумал: «А ведь красивая… В глазах — извечно русская тоска…»

— Как звать тебя, красавица? — Анфиса. — Так, значит, ты жизнь мне сохранила? — Не знаю, ваш организм, видать, сильней. — А ты не дашь мне документ, что где-нибудь в комбинезоне? — Извольте, ваш документ.

Я взял документ, поднес к глазам. Иващенко Сергей Петрович. Военный летчик. Краснознаменной эскадрильи ВВС: «А ты не знаешь, что стало причиной взрыва самолета?» — Сама не видела, однако соседка говорит, что поздно вечером в Капустином Яру опять стреляли. Пошла ракета как обычно, потом — разрыв и падает горящий самолет…

— Ну-ну… так, значит, я был сбит. Тем самым оборонным комплексом… УФ-140… и это значит, что Оборонка будет заметать следы… и мне каюк, как более не существующему в натуре, и если я не умер сам, то буду уничтожен, чтоб избежать расследования. Уж раз причина катастрофы — налицо, то крышка. Бежать, скорей бежать!

Сказал, увидел от третьего лица: отчаянная вспышка в темном небе, тактическая тварь — ракета — вонзилась в серебристый ястребок, взломала надвое. Его выбрасывает катапульта: не понимая, что случилось, несется к мать-сырой-эемле, лишь ощутив хлопок страховочного парашюта. Килда рулю!

— Сережа, родненький! — она вцепилась в мою грудь. — Не уходи! Погодь до утра. Погибнешь ты в степи. Пока метель, они не будут тебя искать. Постой, Сережа! — и мягкий теплый поцелуй запечатлелся на губах моих. Я протянул внезапно ожившие руки и ощутил два полных вымени. Железным рычагом напрягся детородный, и я забрал ее к себе на печь.

Анфиса ласкала тело летчика и становилась в разны-позы. В сорокалетней русской бабе пылал огонь, не утоленный многими годами. Закладывала ноги за плечи — «по-офицерски», подпрыгивала обезьяной на его животворящем и причитала странные слова, из глубины степных сказаний. До первых петухов тянулась эта схватка. При крике петуха он застонал, не выдержал: бесчисленные полчища кочевников-ихтиозавров рванулись в пазы теплые и заварили там побоище. Анфиса пискнула, зажала отверстие ладошкой и прошептала: «Сережа, принеси мне тряпку, что на столе лежит… — стремительным движеньем закрыла выход беглецам. — Теперь не вырвутся».

— Чего ты? — спросил я недоуменно.