Дмитрий Добродеев - Возвращение в Союз

Аплодисменты. Меня сажают на почетно-место. Льют полный стакан. Кладут закуску: селедку, сервелат, соленый огурец. — Давайте винегрета, Иван Васильевич! — мурлыкает моя соседка: грудастая, румяная, гидроленные волосы стоят столбом. — Я полутезка ваша, Инесса Васильевна, я секретарь-пропагандист месткома.

— Ну, будьте счастливы, Инесса! — столкнулись со страшным звоном стаканы, водяра поползла в глубины организма, влилась в расширенные спиртом сосуды мозга, сменила спектр восприятия с лилового на радужно-зеленый.

— А хорошо живем, — сказал я, занюхав рыбой, — ну чем не жизнь… работаем не покладая рук, зато и отдохнуть умеем!

Инесса Васильевна прижалась свинцовой грудью: «Накладывайте винегретику, Иван Васильевич! Позвольте еще водочки налить…» — Чего же, можно! — Я, он же Иван Васильевич, беру второй стакан: «За оборонцев — алаверды!»

— А ну, цыганочку! — Инесса Васильевна махнула платочком. Динамики извергли скрежет, полилась лезгинка. Подумалось: «Ну почему лезгинка?» Васильевна сорвалась с места, поволокла меня, Васильича, на танец… Рыгая и отдуваясь, топтался, пока она ходила с платочком вокруг меня, под дружные присвисты оборонцев.

На третьем стакане я ощутил: «Неплохо бы опробовать такой станок!» Васильевна прочухала рефлекс, сказала коротко: «Пойдемте, Иван Василич!»

По коридору гулкому — мы в кабинет с табличкой «Партактив». Там — стол, два стула, портреты Политбюро, таблички соцсоревнованья. Цветные стрелки сигают вверх и вниз: на графиках — работа звеньев… великая бумажная работа.

Не дожидаясь приглашенья, я вырубаю свет, заваливаю даму на стол, обтянутый зеленым… — Ай! — острый вымпел прокалывает откормленную ляжку Васильевны. — Ничо, ничо… — я стягиваю с дамы бязевые, до колен, подштанники и достаю свой тощий министерский.

Трещит казенный стол: неунывающий Ильич с прищуром взирает на борьбу полов… Веселая и полная луна с улыбкой светит им в окно… искрится снег в степи под Волгоградом. Чернеют трубы стометровые: одна шестая суши идет упорно к цели — защите трудовых людей земного шара.

— Все! — Я икаю, отваливаюсь от Васильевны. Отплевываясь и бормоча проклятья всем японским городовым, бреду по коридору взад — в тот актовый, где оглушительно хрипит Высоцкий. Часть оборонцев полегла в углах, их разложили на спортивных матах. Неутомимые бойцы трясутся в центре зала. Под «Скалолазку» я танцую твист. Ревет сирена, и даже лежащие вповалку встают с колен… что за дела?

С эстрады хрипит зав. первого отдела Рожин: «Товарищи, произошла накладка… Иван Васильевич Сосюра звонил из Главка из Москвы… Он сообщил, что из-за чрезвычайной занятости не смог прибыть на испытанье… Он нас заочно поздравляет с успешным испытаньем. Однако я задаю вам всем вопрос: «Кто он?» — и указующим перстом — в меня. — Вы кто, товарищ и что вы делаете на нашем объекте?»

— Я… я — Иван Васильевич… Сосюра…

— Покажьте паспорт!

Я щупаю, хватаюсь за грудь… нема!

— Вот-вот… — сей голос переходит в фальцет. — Ребята, сыпьте на него, он — бешеный! Ведь это — полковник Рыжиков, седой козел, он сумасшедший. Он выдает себя за всяких там начальников. Схватить и ликвидировать!

Я, то бишь полковник Рыжиков, заозирался и с диким визгом бросился наопрометь из зала. Сшибаю Васильевну (та с истошным криком падает), сигаю вниз по лестнице и попадаю в цех. Здесь в гордом одиночестве стоят, подняв серебряные плавники, ракеты средней дальности РСНД-15.

Свист, крики: «Хватайте шизика!» С неслыханной для этой старой туши резвостью пересекаю цех, проскальзываю в туалет и там седой башкой проламываю форточку. Сдирая кожу на брюхе, выскальзываю на мороз… в одних носках бегу по снегу, проваливаясь по колени. Вокруг — колючая двумя рядами, забор бетонный… о, бедный, бедный Рыжиков… погибнуть здесь, в объятиях советской оборонки, в глуши 70-х… безвестным шизофреником… и эта мысль дает толчок энергии: проскальзываю по-собачьи под первой, под колючей, под второй, кровавыми руками взбираюсь через забор, прыжок! — и вот я на свободе.

Окрест — куда ни взор — белеет под луной пространство… куда бежать? Дыша в ладошки, по пояс в снегу, бреду по полю, мои следы заносит тут же…

По снежной бесконечной трассе. Бег с вываленным набок языком. В снегу по пояс. Эх, замело нас, замело! Насмешница-луна с улыбкой взирала на выкрутасы маленького брата.

Не слышно лая. Видать, погони нету. Видать, они решили положить на охреневшего полковника. Решили, что сдохнет сам в заснеженной степи. Где русско-казахстанское кочевье сливается в одном безбрежном ни-хре-на.