Владимир Орлов - Лягушки

— Совершишь большую ошибку! — испуганно воскликнул Дувакин. — Он этого только и ждёт. Репортёров держит наготове! И адвоката! Тогда мы проиграем! И из-за чего?.. Что же, по твоему разумению, Софья не была грешница?

— Была, — сказал Ковригин. — И в амурных делах, и государственных. И она была — Несвоевременная!

— Ну вот, — сказал Дувакин, — ну вот!

Ковригин минуты две походил по кухне, ноги отсиженные прогуливал. Потом подсел к Дувакину.

— А ты знаешь, что пошла мода на Софью? — и он рассказал о разговоре с Гусельниковой, о просьбе Свиридовой и двух милиционерах в снегу..

— Ну и что? — сказал Дувакин. — Ну, мода.

— Так некогда начиналось с Матроной Московской.

— Ну, ты сравнил! — воскликнул Дувакин.

— Мне важно разобраться, — сказал Ковригин, — кем была Софья Алексеевна и почему нынче возникла на неё мода.

— Ну и разбирайся! — сказал Дувакин. — Это не моего ума дело. И у нас сосуды почти целые. И я приехал сюда не ради полемик с тобой, а чтобы предупредить тебя о затеях Блинова. Нам главное, чтобы был готов новый кусок "Лобастова", а всякие Софьи — твое приватное дело…

— Кстати, — сказал Ковригин, — при следующей встрече с Блиновым, пусть и скандальной, расскажи ему, что Ковригин откопал какую-то потрясающую историю о связи Софьи с португалкой де Луной…

— Если получится, то расскажу, — пообещал Дувакин. — Но давай выпьем за Лобастова!

Через неделю Ковригину позвонила консьержка Роза.

Давно не звонила. Возможно, на неё произвела впечатление живая Звезда театра и кино. И теперь Роза так и сидела с открытым ртом.

В последние дни Ковригин из дома надолго не выходил, писал, цикл его лекций в Университете сдвинули на второй семестр, что Ковригина обрадовало. Писал он "Лобастова", а в "Софье" кое-что записывал, знакомясь с первоисточниками, в частности, нынче перечитывал записки французского авантюриста Нёвилля.

— Александр Андреевич, — услышал он, — это Роза.

— Очень приятно, — сказал Ковригин.

— Вы работаете?

— Да, пишу.

— Я рада за вас, — сказала Роза и произнесла кому-то третьему: — Он работает. Он занят.

— Это вы кому, Роза? — Ковригин положил на стол ручку.

— К вам просится пройти китаянка, — доложила Роза.

— Какая ещё китаянка? — удивился Ковригин. — Я не жду никаких китаянок.

— Высокая китаянка, стройная, но сдобная, — сказала Роза, — одежда дорогая, может, и не китайская, имя понять не могу, тарындычит, как шоу-Канделаки, ничего не поймёшь, но только по-китайски… Вроде бы не та, не ваша племянница…

— Пропустите её, Роза, — сказал Ковригин.

— Александр Андреевич, — приложив губы к трубке, шпионским шёпотом заговорила консьержка, — у неё два огромных чемодана, она будто бы проживать сюда явилась…

— И всё же, Роза, — подумав, сказал Ковригин, — пропустите её.

— Я вас предупредила, — сказала Роза, — как бы потом не пожалели… О вас и так пишут…

Что пишут о Ковригине и где, Роза рассказать не успела или не решилась огорчить жильца, отнесённого ею в разряд благонамеренных отличников. Ковригин же всё ещё пребывал в тексте Нёвилля и не нарушил пока состояние собственной сосредоточенности, а потому и дверь после курлыканья звонка открывал в тумане общения с выдумками Нёвилля.

— Принимай чемоданы! — прозвучало на чистом китайском, Ковригину доступном с детских пор. — Или ты выгонишь меня вместе с чемоданами?

— Ден сяо пин! — сказал Ковригин. — Что в переводе с китайского значит: "Я тебя люблю!" А чемоданы, полагаю, нам сейчас совершенно не нужны.

Чемоданы им действительно сейчас были не нужны, тем не менее китаянка с уважением к ним пристроила их на кухне.

— Не спеши, — сказала китаянка, — дай побыть перед тобой в этом гриме. И напои меня чем-нибудь.

— Как вас зовут, заезжая китаянка? — спросил Ковригин.

— Тао Хоа, — сказала девушка.

— Это же из "Красного мака"! — воскликнул Ковригин. — Это же Уланова!

— Из "Красного цветка"! — поправили Ковригина. — Мак — это опиум. В оперном театре мне сделали позавчера грим. Как я боялась, что не доберусь до тебя в образе Тао Хоа. Ну и как я?

— Ты прекрасна!

— Повтори!

— Я люблю тебя!

— Сейчас ты докажешь мне это… — уже шёпотом…

Доказал. Всю ночь доказывал. И доказал. Но и Наталья Борисовна Свиридова доказала, что она молода телом и умеет любить. Правда, никаких особенностей истинно китайской любви Ковригину предъявлено не было. Да и какие такие особенности были им сейчас необходимы? Ковригину и московские проявления чувств доставили радость и удовольствие. Не зря он жил в городе развитого и процветающего эротизма. И он понял, что никакую другую женщину он долго желать не будет. Может, и никогда не будет. И в этом его понимании, подкреплённом памятью студенческих лет, никакого приговора его свободам Ковригин углядеть не мог.