Стив Сем-Сандберг - Отдайте мне ваших детей!

«Ausfehlen, — раздавалось с характерной категорической интонацией, — kein Zucker mehr, kein Brot heute».

Ausfehlen.

Адам Жепин был не настолько дурак, чтобы не понимать: дядя Лайб пристроил его на хорошее местечко, хоть там и приходилось работать до изнеможения и в ночную смену. Пока продолжались депортации, рабочие разгружали по три-четыре полных состава за смену. Помимо ношеной одежды и обуви, которые переправляли на мануфактуры гетто, на ту же станцию приходил материал для деревообрабатывающих и металлообрабатывающих мастерских. Бригадиры не видели разницы между людьми, старыми тряпками, железным ломом и угольными брикетами. Все было только грузом, который следовало разгрузить.

И дважды — суп. Все, кто работал в ночную смену, получали дополнительную порцию. Однажды ночью, как раз после второго супа, бригада Адама начала разгружать вагон металлолома, и тут Адам услышал:

— Адам-урод! Ты что, не узнаешь меня?!

В зазоре между двумя вагонами стоял Павел Белка. На Гнезненской они жили в одном дворе: Жепины — в квартире номер двадцать шесть, Белки — в двадцать четвертой. Павел Белка был из тех бычков, которые пинали во дворе мальчишек, обзывая их жидовскими мордами. Но теперь он делал вид, что весь прямо-таки переполнен радостью встречи, и скалился до ушей:

— Адам-урод, ну как ты тут?..

И Адам, растерявшись от этой встречи, не сообразил, что ответить; он только бросил торопливый взгляд через плечо — посмотреть, нет ли в пределах слышимости немецкого часового.

Всего лишь неделю назад Адам видел, как немецкие жандармы несутся вдоль поезда. Причина: поляк и еврей стояли в десяти метрах друг от друга, и их заметили. Разговаривали они или нет — Адам не мог судить. Один из жандармов ударил еврея (Мирека Трытера) прикладом по голове; в следующей смене Мирека уже не было, и никто не осмелился спросить, что с ним.

Но Белка в ответ на колебания Адама сгреб его за плечи и втащил в зазор между вагонами. Потом они часто будут стоять там, прижавшись друг к другу, как монетки в кармане. И Павел повторял: «Ну как ты тут, страшное рассказывают, будто вы лижете дерьмо со стен, потому что вам нечего есть, это правда, что вы жрете собственное дерьмо, правда?»; он стоял, широко расставив ноги и покачиваясь, на крюке, соединявшем два товарных вагона.

Адам не знал, как отвечать. Они словно снова оказались во дворе, и Павел подзуживал его: «Ну же, давай, жидовская морда!»

Белка выпятил живот. Потом состав содрогнулся, и Адам машинально бросился назад по перрону. Как раз вовремя, чтобы схватиться за ремень, протянутый ему с передней площадки вагона с металлоломом, и чтобы die Feldgrauen , которые были заняты чем-то поодаль, не успели заметить его отсутствия.

И Адам впрягся в ремень и потянул.

Два человека тянули, два толкали.

Новый резкий свисток; состав дернулся еще раз, а потом медленно, почти не спеша покатил в ту сторону, откуда приехал.

Когда-то, в самом начале Лидиной болезни, мать Адама Юзефина ставила возле ее кровати ведро с водой, а в изголовье вешала зеркало. Лида от этого как будто успокаивалась. Она часами могла лежать, водя в воде руками или рисуя пальцем на замерзшем окне.

Теперь Адам взял в привычку делать то же самое по вечерам, перед тем как отправиться на работу: он ставил корыто с водой и зеркало возле кровати в надежде, что этого будет достаточно. Но Лида умела перехитрить их всех. Пока Адам или Шайя спали, она лежала спокойно, но стоило ей остаться в квартире одной, как она тут же принималась за свое.

Однажды утром, возвращаясь с сортировочной, Адам услышал Лидин хриплый, как у морской птицы, крик задолго до того, как повернул за угол Гнезненской, и хотя он так вымотался за ночь, что едва передвигал ноги, по лестнице до квартиры он поднялся чуть не бегом. Лида лежала на верхней площадке в задравшейся на раздутом от голода животе ночной рубахе, раскинув руки и ноги в воображаемом полете, а над ней склонилась жена дворника госпожа Гершкович. В руках у нее была угольная лопата, которую она поднимала и опускала длинными решительными движениями, словно отбивая кусок жесткого мяса; а вокруг стояли соседи (в том числе госпожа Вайсберг и оба ее сына, Якуб и Хаим, и госпожа Пинчевская с дочерью Марией) — все они видели, что происходит, но никто и пальцем не шевельнул, чтобы вмешаться, пока Адам тащился вверх по лестнице. Соседи стыдливо отвернулись, госпожа Гершкович тоже (она отшвырнула лопату, словно боясь, что черенок обожжет ей ладони), позволили ему поднять сестру и медленно, осторожно помочь ее разрушенному, разбитому телу спуститься в квартиру.