Стив Сем-Сандберг - Отдайте мне ваших детей!

Любопытный Шем пробрался со своими крысоловками на чердак и там круглыми глазами уставился на Веру и ее слушальщиков, которые как раз склонились над старым приемником Шмида. Кшепицкий сказал: «Или Старик Шем впредь будет за нас, или с этой минуты можно забыть о радио». Так Старик Шем сделался их gońcem. Пока они слушали, он нес вахту за дверью или на лестнице, возясь с крысоловками.

По совету Кшепицкого они поместили радио Шмида в старый дорожный сундук, который притащили в свою чердачную контору. С этим самым сундуком Вернер Ган приехал из Берлина: сундук был со старомодной металлической обшивкой, его можно было поставить и как обычно, и на попа. Кшепицкий полагал, что вряд ли хорошо устраивать радиосеансы в том же доме, где живет зондеровец, и следует быть готовыми к быстрой смене места. Поэтому лучше держать радио в сундуке, откуда его можно за несколько драгоценных минут достать, а потом снова спрятать.

Кшепицкий не ошибся в своих предположениях. Всего через пару недель после того, как они спрятали приемник в сундук, Старик Шем прибежал с известием: Борович поднимается по лестнице с двумя полицейскими. Они захлопнули крышку сундука, уговорили Старика Шема улечься сверху и все вместе понесли его вниз по лестнице, причем Шем крепко вцепился в сундук, воя и мыча; господин Борович обернулся им вслед и крикнул:

— Я знал, что этот мальчишка эпилептик, я знал…

Немцы с суровыми физиономиями стояли рядом. Но кто из них добровольно прикоснулся бы к больному бешенством еврею?

Там им удалось спасти и себя, и приемник. Хотя все «висело на волоске», как потом выражался Шмуль Кшепицкий.

Они перебрались в пустой угольный сарай на Марынарской; погреб располагался во дворе прямо напротив окон господина Боровича, но там был дощатый забор, который, возможно, не так уж и закрывал обзор, но давал хотя бы видимость укрытия.

Там они сидели тем утром, когда передали новость о высадке союзников. Шел теплый ливень, громко стучавший по жестяной крыше и стенам. Вера потом часто вспоминала эти звуки и то, как трудно было уловить голос в наушниках из-за безостановочного стука дождевых капель. За щелястой стеной то и дело мелькал промокший Старик Шем, и Вера думала: хоть бы минуту он посидел спокойно, чтобы я унесла с собой голос, произносящий в эти секунды где-то на другом конце Европы:

«This is the ВВС home Service, here is a special bulletin read by John Snagge.

Early this morning began the assault on the northwestern face of Hitlers European fortress… The first official news саше just after half past nine when supreme headquarters of the allied expeditiary force… (usually called SHAPE from its initials…) issued COMMUNIQUE NUMBER ONE, this said: under the command of General Eisenhower allied naval forces supported by strong air forces began landing allied armies this morning on the northern coast of France…» [36] «В эфире служба Би-би-си, специальное сообщение, у микрофона Джон Снэгг. Сегодня рано утром началась высадка десанта на северо-западе европейской крепости Гитлера… первые официальные сообщения поступили сразу после половины десятого, когда верховная штаб-квартира союзных экспедиционных войск… (SHAPE, по первым буквам названия…) издала КОММЮНИКЕ НОМЕР ОДИН, в котором говорится: сегодня утром объединенные военно-морские силы под командованием генерала Эйзенхауэра, при мощной поддержке авиации начали высадку союзных войск на северном побережье Франции…»

В этот же миг Шем, разумеется, вскочил.

Каждая подробность запечатлелась в памяти, словно высеченная в камне: как они сидели, склонившись над сундуком, Кшепицкий с Броновичем перед ней, с тем напряжением спины и плеч, какое бывает у детей, когда они думают, что взрослые их не видят; и как расширялись глаза Вернера Гана по мере того, как значение слов, которые Вера переводила на немецкий, постепенно доходило до него.

Что понял Шем? Вера так и не разобралась, страх или ожидание выражало это как бы вечно кипящее мальчишечье лицо со странно вытаращенными глазами. Судорога ли не давала чудовищному напряжению прорваться из глубин уродливо перекошенного тела? Или мальчика сковал страх? Вера увидела его напряженное, как стальная пружина, тело за дощатой стеной погреба. В следующий момент оно исчезло. У Кшепицкого на лице отразился нешуточный страх: «Sshhh! Mir muzn avek, di kúmt shoin!»

Но было уже поздно.

Старик Шем волок за собой свою парализованную ногу (они видели след, оставшийся на полуразмокшей глине двора, на всем пути вверх по улице) и теперь стоял и кричал в никуда на перекрестке Марынарской и Бжезинской. Из ворот, из ближайших домов, раскинув руки, выбегали люди. В какой-то головокружительный миг Вера ясно поняла: все они — слушальщики-единоличники, которые услышали ту же новость и теперь выбежали поделиться ею друг с другом. Под толпой орущих, обнимающихся и целующихся людей лежал Старик Шем, вдавленный в грязь собственной бесформенной тяжестью и смеющейся толпой.