Крис Клив - Поджигатели

— Это неправда.

— Вот как? — сказал он. — А вы можете по-другому назвать то, что с вами творится?

Я посмотрела на него. Он был весь расплывчатый из-за слез, потому что я думала про своего мальчика, как его рыжие волосы вьются на ветру, когда он бежит, чтобы быть первым мальчиком в раю. Он был бы первым, смышленый мальчик, но дети верят всему, что им скажешь, Усама, наверно, не мне это тебе рассказывать.

— Зарубите себе на носу, — сказал Теренс Бутчер. — Идет война против терроризма. Мы против них. Огонь против пожара.

— Но так нельзя.

— Нет, можно, — сказал Теренс Бутчер. — Эта война безобразна, и в ней нет никакой чести. Но мы победим, потому что должны победить. Это война, которую мы выиграем, наплевав на принципы. Интернируем людей из группы риска. Будем прослушивать личные телефонные переговоры. А еще это скучная война. Повседневная. Мы победим, если убедим британцев не трусить. Встать на кольцевой линии и спросить, чья это сумка. Мы победим, если будем идти по каждому следу. Даже самому пустяковому. Мы победим, если будем звонить домой жене и говорить: извини, дорогая, сегодня я приду очень поздно. Поцелуй за меня детей.

Он смотрел на фотографию жены и детей. Его рука все еще лежала у меня на плече. Я держалась за его стол.

— Ладно. Я тоже хочу бороться.

— Что? — сказал он.

— Вы слышали. Если это война, то я хочу воевать. Дайте мне работу, и я буду ее делать, плевать, даже если она опасная, я буду ее делать. Я сделаю все, что вы захотите. Только дайте мне работу, где я могу хоть чем-то помочь.

— Нет, — сказал он. — Давайте не будем углубляться. Поверьте мне, вам совсем не нужно в это впутываться.

— Но я ведь больше ничего не могу делать, понимаете? У меня погибли муж и ребенок. Я только хочу, чтобы майского теракта больше никогда не было. Чтобы больше ни одна мать не чувствовала то, что чувствую я.

— Я восхищаюсь тем, что вы сказали, — сказал он. — Вы молодец. Но вам не нужна работа прямо сейчас. Простите, но сейчас вам нужен совет специалиста.

Его рука тяжело лежала на моем плече. Я смотрела на него и чувствовала внутри такое напряжение. Она была жалкая, вся эта пустота, которая просила, чтобы ее чем-то заполнили. Я заставила себя сидеть, но мое тело подчинилось только наполовину, я чувствовала, что оно вот-вот сорвется. Я знаю, что ты думаешь, Усама, но не смей меня судить, скотина, глядящая за козлами. Ты ничего в этом не смыслишь, если ты не женщина.

— Нет, у меня все хорошо. Мне не нужны советы. Я совершенно вернулась в нормальную жизнь. Я уже видела и специалистов, и терапевтов, я даже видела принца Уильяма, он выше, чем кажется по телевизору. Все это бесполезно, я чувствую пустоту внутри себя, и лучше мне не становится, а только хуже. Пожалуйста. Вы не знаете, что это за чувство. Я сделаю что угодно. Я могу шпионить или хотя бы убирать, да что угодно. Я могу заваривать чай вкуснее, чем тут у вас. Я буду делать все. Только дайте мне что-нибудь делать. Если мне придется вернуться и сидеть одной в квартире, я знаю, я правда что-нибудь с собой сделаю.

Теренс Бутчер смотрел на меня, и я почувствовала, как его рука скользит по моему плечу. У него вспотели пальцы. Я почувствовала его дыхание на щеке. Тут зазвонил телефон. Его рука дрожала, когда он снял трубку.

— Да? — сказал он. — Верно. Нет, вы оставайтесь и дайте мне на линии конференц-связи Анвара и Дженет. Я сейчас спущусь.

Он повесил трубку.

— У меня кое-какие дела, — сказал он. — Я вернусь через десять минут. Вы побудете тут без меня, пока я не вернусь?

— Да.

— Не уходите из кабинета, хорошо? — сказал он. — Мне не надо бы оставлять вас здесь одну. Но вы, видимо, на нашей стороне. Правда?

Я улыбнулась:

— Видимо.

Когда он вышел, я повернулась на его кресле. Это было такое регулируемое кресло со всевозможными рычагами. Я клянусь, это кресло было сложнее меня. Во мне ничего такого нет, Усама, и явно ничего такого, что ты бы мог отрегулировать. Извини, но я слишком упрямая. Мне захотелось сделать что-то, чтобы взбодриться, и я подняла ноги и стала крутиться, крутиться, крутиться в кресле Теренса Бутчера. Я пела, ла-ла-ла, чудо-женщина, мне всегда нравилось так делать, с самого детства.

Я немного подождала. Не знаю сколько, потому что я потеряла часы после майского теракта. Я смотрела на Лондон, и начинался дождь, и на оконном карнизе уселись два серых голубя и занимались неприличными вещами. Внизу была самка, тощая и больная на вид. Ее крыло прижималось к стеклу, и было видно, что перья перегнулись. Тот, что сверху, самец, клевал ее в шею и хлопал крыльями, чтобы не свалиться. У него лапы были похожи на два сырых розовых обрубка, пальцев у него не было. Он закончил свое дело и смылся. Она посидела минуту, даже не глядя, куда он делся, и тоже полетела в сторону Вестминстерского аббатства. Я посидела минуту, занервничала и начала наводить порядок. Ничего не могла с собой поделать.