Крис Клив - Поджигатели

Джаспер Блэк смотрел на меня во все глаза.

— Что с тобой? — сказал он.

Я посмотрела на него. Я поняла, что во весь рот улыбаюсь Мистеру Кролику. Я глубоко вдохнула, я опять почувствовала, как внутри меня растет пустота.

— Не понимаю, почему он не обгорел?

— Ужасно это говорить, — сказал Джаспер Блэк. — Но многие вещи сохранились, потому что остались лежать под телами.

— А. Ты думаешь, эти черные пятна — это кровь моего мальчика?

— Невозможно сказать, — сказал он. — Пожалуй, тебе не надо думать об этом.

Я крепко прижала к себе Мистера Кролика. Я снова плакала.

— Как я могу об этом не думать? Пожалуйста, скажи, как мне перестать думать об этом, потому что я только об этом и думаю. Я даже на секунду не могу подумать о чем-нибудь другом, это ужасно, ужасно, ужасно. И мне все время так страшно. Я смотрю на людей и вижу, как их разрывает на части. Упадет чайная ложка, а мне кажется, что взорвалась бомба. Мне слишком страшно пережить даже один день. Как можно жить дальше в таком мире?

Джаспер Блэк вздохнул.

— Люди находят себе дела, — сказал он.

Он отвернулся, чтобы посмотреть на Лондон.

— Смотри, — сказал он. — Под каждой лампой кто-то чем-то занимается. Наносит пилинг и крем от морщин. Пишет длинные ответы о продаже, у которых прочитают только последнюю страницу. Мучается, то ли у него член уменьшается, то ли презервативы растут. То, что ты там видишь, — это настоящий фронт в войне с террором. Так люди продолжают жить. Просто занимаются чем-то, чтобы не нервничать. И знаешь, чем они в основном занимаются? Делают что-то своими руками. Целую неделю после майского теракта аэропорты были закрыты, а магазины с товарами для дома и сада не закрывались. Жалкое зрелище. Люди хоронят свои страхи под керамической плиткой. Заливают цемент против террора.

Я отвернулась от города и посмотрела на Джаспера Блэка.

— Ты невысокого мнения о людях, правда?

Он пожал плечами.

— Я журналист, — сказал он.

— А я человек. Рада познакомиться. Моя квартира пахнет жареной картошкой. Я делаю самые обычные вещи, например хожу по магазинам и смотрю, как взрывается моя семья. Не думаю, что ты хоть что-нибудь об этом знаешь. Я правда не понимаю, чего ты от меня хочешь. Наверно, тебе в кайф ходить по трущобам, да? Ты, может, хочешь, чтобы мы опять занялись сексом? Может, ты не заметил, что я чуть не умерла и из меня торчат трубки? Или, может, ты правда хочешь помочь. Ну, если так, то можешь начать с того, чтобы проявить некоторое уважение к простым людям, потому что я одна из них.

— По-моему, ты не совсем справедлива, — сказал Джаспер Блэк.

— Ах так. Посмотри мне в глаза и скажи, что ты пришел помочь. Вряд ли ты вообще знаешь значение этого слова. Вряд ли у тебя найдется хоть одна косточка в теле, не пропитанная эгоизмом. ЛУЧШЕ Б ТЫ БЫЛ ТОГДА НА СТАДИОНЕ. ЛУЧШЕ Б ТЫ ВЗОРВАЛСЯ, А НЕ МОЙ МУЖ И РЕБЕНОК.

Джаспер Блэк встал и уставился на меня. Он стоял, очень высокий, бледный, внизу мерцали лондонские огни, а небо было красным от заката.

— Ну и отлично, — сказал он. — Отлично.

Он повернулся и пошел из палаты. Я не могла этого вынести. Пустота внутри меня взбесилась. Я чувствовала, как она зубами грызет мой желудок, и ногтями скребет изнутри мою кожу. Я закричала ему:

— Остановись. Пожалуйста, не уходи. Не оставляй меня одну. Прости меня, Джаспер. Не бросай меня, у меня никого нет. Ничего. НИКОГО.

Джаспер Блэк остановился, но не повернулся. Он стоял совсем неподвижно. Я перестала кричать и смотрела на его спину и думала, что он сделает. Все женщины в палате и их посетители вылупились на нас. Было видно, как их больные глаза перескакивают с него на меня. Головы поворачивались взад-вперед, словно это общие планы во время телевизионной трансляции теннисного матча на Уимблдоне. Вот такой Уимблдон ты любишь, Усама. Большинство зрителей умирает, и никакой клубники. [17] Клубника со сливками — традиционное угощение на Уимблдонском турнире.

Джаспер Блэк сделал один медленный шаг вперед, потом другой, а у меня из глаз уже текли слезы, и я не видела, как он выходит из палаты, только слышала его шаги на линолеуме, сначала медленные, потом все быстрее, быстрее, потом услышала, как открывается большая стеклянная дверь палаты и закрывается за ним. С минуту было очень тихо, потом послышался ужасный шум, его создавали женщины, они ахали и охали и шептались своим больным шепотком. Я зажала уши руками, чтобы не слышать этих злобных коров, но все равно их слышала, тогда я стала кричать, чтобы они все заткнулись, и потом пришел врач и сделал мне какой-то укол. Потом я неподвижно лежала и смотрела на красное зарево на внутренней стороне век.