Дорис Лессинг - Пятый ребенок

— Если ты опять начнешь, я надену на тебя ту рубашку.

Он заскрежетал зубами, глаза вспыхнули. Но все же он боялся. Гарриет поняла, что управлять им придется через страх.

Она прибралась в комнате, пока Бен лежал, шевеля руками, как будто забыв, как ими пользоваться. В той полотняной тюрьме он, видимо, пребывал все время после того, как оказался в больнице.

Потом он сел на корточки в постели, двигая руками и оглядывая комнату и, наконец, узнавая и дом, и Гарриет.

— Открой дверь, — сказал он.

— Нет, — ответила она. — Сначала я должна убедиться, что ты будешь хорошо себя вести.

Он завелся было снова, но Гарриет закричала:

— Бен, я сказала! Будешь орать и визжать, я тебя свяжу!

Он сдержался. Гарриет подала ему бутерброды, которые он, давясь, заталкивал в рот.

Он позабыл все те основные человеческие привычки, научить его которым стоило такого труда.

Пока он ел, Гарриет тихо говорила:

— Теперь послушай меня, Бен. Ты должен слушаться. Если ты будешь хорошо себя вести, тебя не обидят. Ты должен есть, как положено. Ты должен ходить на горшок или в туалет. И не должен вопить и драться.

Она не была уверена, что Бен услышал ее. Повторила еще раз. И еще несколько раз.

В тот вечер она оставалась с Беном и вовсе не видела остальных детей. Дэвид поднялся в другую комнату, не к ней. Как она сама чувствовала в те дни, она защищала всех от Бена, заново обучая его жизни в семье. Но Гарриет знала: они чувствовали, что она повернулась ко всем спиной и предпочла отправиться в чужую страну — с Беном.

В ту ночь Гарриет заперла Бена на ключ и задвинула засов, уложила его без укола, надеясь, что он будет спать. Бен уснул, но проснулся, визжа от страха. Гарриет пошла к нему, он забился в угол кровати, прижался к стене, закрыв лицо согнутой рукой, неспособный ее услышать, а она говорила и говорила, подбирая разумные убедительные слова против нахлынувшего на него ужаса. Наконец Бен затих, и Гарриет дала ему поесть. Он никак не мог наесться: в больнице он по-настоящему голодал. Ведь его приходилось постоянно колоть, а одурманенный, есть он не мог.

Поев, Бен, усевшись на корточки, снова прижался спиной к стене и смотрел на дверь, откуда могли появиться тюремщики: он еще не вполне осознал, что находится дома.

Вот он клюнул носом, с мычаньем проснулся; клюнул… проснулся… Гарриет успокоила его, он заснул.

Шли дни, проходили ночи.

Бен наконец понял, что он дома и в безопасности. Постепенно перестал глотать еду так, будто каждый кусок — последний. Начал понемногу пользоваться горшком, а потом дал взять себя за руку и провести по коридору в туалет. Потом спустился вниз, бросая взгляды вокруг, чтобы увидеть врага прежде, чем его схватят опять. Он понимал, что именно здесь, дома, его поймали в ловушку. И поймал отец. Первый раз, когда Дэвид попался ему на глаза, Бен отпрянул и зашипел.

Дэвид не пытался разубедить его; он решил, что теперь Бен — забота Гарриет, а его забота — дети, настоящие дети.

Бен занял свое место за большим столом среди детей. Не сводил глаз с отца, который предал его. Хелен сказала:

— Привет, Бен.

Потом Люк:

— Привет, Бен.

Потом Джейн. Но не Пол, который был несчастен оттого, что Бен снова здесь, — он вылез из-за стола и плюхнулся на стул, сделав вид, что смотрит телевизор.

Бен наконец ответил:

— Привет. — Его глаза перебегали с одного лица на другое: друг или враг?

Он ел, глядя на них. Когда дети пошли смотреть телевизор, он двинулся с ними, подражая им ради своей безопасности, и смотрел на экран, потому что смотрели они.

Так жизнь в доме вернулась к норме, если вообще можно было употребить такое слово.

Но отцу Бен не доверял; он больше никогда не будет ему верить. Даже если Дэвид просто шел мимо, Бен каменел и подавался назад, а если Дэвид оказывался слишком близко — рычал.

Когда Гарриет уверилась, что Бен оправился, она начала приводить в исполнение идею, которую давно обдумывала. Сад в то лето был ужасно запущен, и заниматься им Ловаттам помогал местный парень по имени Джон. Он был безработный и пробавлялся случайными заработками.

Несколько дней он стриг кусты, выкопал пару больных деревец, спилил сухой сук, выкосил лужайку. Бена невозможно было от него оторвать. Припав к двери в сад, он ждал прихода Джона, потом всюду ходил за ним, как щенок. Джона это ничуть не стесняло. Он был крупный, лохматый, дружелюбный парень, добродушный и терпеливый: с Беном он обращался без церемоний, словно тот и вправду был щенком, которого нужно дрессировать. «Нет, ты сиди тут и жди, пока я закончу». «Подержи-ка ножницы, вот так». «Нет, я пошел домой, можешь пойти со мной до ворот».