Аттила Бартиш - Спокойствие

— Хорошо, — сказал я и стал искать ее колени, но она переложила мою руку к себе на шею.

— Почему? — спросил я.

— Молчи, — сказала она и закрыла мне глаза, словно мертвому, и положила голову мне на грудь.

— Лучше расскажи, пожалуйста, что произошло в издательстве.

— Я попрошу вернуть рукопись.

— Правильно. Только я не узнаю тебя.

— Поверь, мне вполне достаточно, что читаешь мои рассказы ты. Когда-нибудь их издадут.

— Продолжай. Я люблю, когда ты так говоришь. Глупо, но люблю.

— К тому же эта культурная шлюха исчеркала все, что ты печатала.

— Ну да. Подлизывайся.

— Тебе не интересно, какая она, эта культурная шлюха?

— Если я правильно помню, это я отвозила рукопись в издательство. Никакая она не культурная шлюха. Просто энергичная евреистая журналистка.

— Не трогай евреев.

— Мне можно.

— Почему?

— Так сложилось. В общем, вижу, тебе она нравится. Я буду следить, чтобы ты ходил сытым на деловые ужины.

— Меня тошнит даже от ее запаха, и вообще я не буду ходить на деловые ужины.

— Тогда я отведу тебя на поводке.

— Я всех покусаю.

— Прежде всего эту культурную шлюху?

— Не ее специально.

— Я куплю тебе намордник. Кстати, ты был прав, — сказала она.

— Скажи на милость, в чем это я оказался прав? — спросил я.

— Читай, — сказала она и вытащила из сумки газету, среди удручающих новостей о любовницах замминистра и о злоупотреблении приватизацией один крупный заголовок успокаивал расстроенных читателей — “Убийца голубей покончила с собой!” После усиленных поисков полиция нашла тело Ребекки В. (69 лет), бывшей проститутки, которая уничтожала голубиное поголовье восьмого района с помощью отравленной пшеницы и затем сама приняла смертельную дозу крысиного яда югославского производства. Специалисты квалифицируют случай как необъяснимый, поскольку, судя по показаниям соседей и по вещественным доказательствам, найденным в квартире, преступница любила птиц (статья о ней на 16-й странице).

— Гдетыбылсынок?

— В издательстве, мама.

— Я не давала согласия.

— Вам и не надо давать согласия, мама.

— Эта сука сделает из тебя подонка, грязного подонка!

— Оставьте Эстер в покое и дайте мне поработать, мама.

— Ты не писатель! Знаешь, кто ты? Ты мясник! Да! Мясник!

— Возможно, мама.

— Ты пишешь свои рассказы чужой кровью!

— Я пишу черными чернилами, мама.

— Это не чернила, это моя кровь!

— Если кровь, то исключительно моя собственная, мама.

— Ты запятнаешь меня!

— Я в жизни никого не запятнал, мама.

— Да, запятнаешь меня моей собственной кровью!

— Молчите, мама!

— Не буду молчать! Убийца! Убийца собственной матери! Запятнаешь!

— Заткнитесь! Заткнитесь и убирайтесь из моей комнаты!

— Ваш чай успел остыть. Могу я предложить вам чай с водкой?

— Лучше с лимоном, — сказал я и внимательно оглядел антикварную мебель, восточные ковры и старинные картины. У нее точно такой же склеп, как у нас, только он не уставлен ворованными декорациями, подумал я и освободил на столе место для рукописи, между жолнайской пепельницей и мессенской чайной чашечкой.

— Думаю, музыка не помешает, — сказала она.

— Музыка — нет, — сказал я.

— Бах?

— Хорошо, — сказал я.

— В тот раз вы ушли немного на взводе.

— У меня был паршивый день.

— Я рада, что это не я обидела вас.

— Вы ничего такого не сказали.

— Ваш чай закипает. Вы правда не хотите ничего туда добавить?

— Нет, — сказал я.

— Кстати, вполне естественно, когда писатель немного на взводе.

— На взводе бывают не только писатели, — сказал я и почувствовал, что начинаю вести себя чуть более развязно, чем нужно в данной ситуации. В конце концов она не виновата, что даже ее запах меня раздражает, думал я. Я тоже многих раздражаю, думал я. Большинство людей раздражает, как я здороваюсь, думал я. Или как я прошу стакан содовой к кофе, думал я.

— Ничего страшного. Талантливому человеку многое простительно.

— Я не считаю, что талант дает человеку право вести себя, как ему вздумается, — сказал я.

— Полагаю, вы немного лукавите.

— Я вполне серьезно, — сказал я.

— Тогда зарежьте себя талантливо.

— Это идея, — сказал я.

— Вы еврей?

— Насколько мне известно, нет, — сказал я ошеломленно, поскольку орать мне это в лицо орали, но спокойно еще никто не спрашивал.

— Я знаю. Я только хотела видеть, какой вы, когда отвлечетесь от своей роли, — сказала она и принесла салфетку, чтобы вытереть с моего пиджака пролитый чай.