Сири Хустведт - Что я любил

— Да уж, — выдавил я.

— А, там все такое, — отмахнулась Тини.

Она вскинула подбородок и в течение, наверное, трех секунд не сводила с меня глаз, а потом снова уставилась в пол и продолжала:

— Знаете, зачем я вам все это говорю? Я не хочу, чтобы еще что-нибудь ужасное случилось. Я для этого и отцу Марка звонила — чтобы предупредить.

На миг у меня перехватило дыхание, но, помолчав немного, я спросил как можно небрежнее:

— Получается, что вы говорили с мистером Векслером по телефону? А когда, не помните?

— Давно. Я потом почти сразу узнала, что он умер. Жалко, он вроде ничего был.

— А куда вы ему звонили? Домой?

— Нет, кажется, на работу.

— Откуда же у вас его рабочий телефон?

— Марк дал. Он мне все телефоны дал.

— А про шрамы на животе вы мистеру Векслеру тоже рассказали?

— А что такого?

— Что такого?! — переспросил я, стараясь держать себя в руках.

Тини елозила пальцами ноги по ковру.

— Я была под кайфом, на душе было муторно, и вообще…

Ее нога заелозила по полу активнее.

— Им обоим, и Марку и Тедди, лечиться надо. Вам надо для них психушку найти.

— Это вы оставили на автоответчике сообщение о том, что Джайлз виноват в том, что вас убили?

— Он меня не убивал, я же вам сказала. Он меня мучил.

Я не стал больше ничего спрашивать. Кроме того, поговорив с Тини, я убедился, что высокий голос на автоответчике принадлежал не ей.

— Послушайте, Тини, а где ваши родители?

— Отец сейчас в Чикаго, а мама на заседании какого-то там комитета благотворительного. Борьба с раком, что ли…

— Нужно обязательно с ними поговорить о том, что случилось. Речь идет о физическом насилии, вы понимаете? Вы можете заявить в полицию.

Тини не реагировала. Она сидела, уставившись на письменный стол, голова ее болталась взад-вперед. Казалось, она забыла о моем присутствии.

Взяв журнал, я вышел из комнаты. Открывая дверь в холле, я услышал, как в глубине квартиры журчит вода и женский голос, должно быть, голос Сьюзи, что-то напевает.

Я возвращался на такси. У меня из головы не выходил мелодраматический пафос исповеди Тини, особенно фраза, которую она повторила несколько раз: — Я же его любила!

Я вспоминал огромную квартиру, бледно-голубые стены, это тщедушное тельце, потупленный взор, батарею баночек с косметикой и всяких женских штучек, которыми был завален стол, и мне становилось тошно. Мне было жаль Тини, жаль эту маленькую искореженную жизнь, но я все время возвращался мыслями к ее телефонному разговору с Биллом. Неужели она рассказала Биллу о том, как Марк держал ее, помогая Джайлзу? Неужели его сердце перестало биться после того, как он это услышал? Я почему — то с трудом себе представлял, чтобы Марк был способен скрутить Тини. Шрамы на ее животе казались слишком аккуратными. Если бы она вырывалась, надрезы не получились бы такими ровными. Ее рассказы о книжке про маньяка и об украденном кодеине звучали куда правдоподобнее. Вероятно, Марк и в самом деле принимал наркотики, это объясняло его кражи, его ложь, ведь в такой ситуации уже никакие сдерживающие центры не срабатывают. Без сомнения, в душе Тини сохранились какие-то рудиментарные представления о морали, с точки зрения которой нельзя было допустить, чтобы произошло "еще что-нибудь ужасное", потому что это плохо, но мерой недопустимости этого "еще чего-нибудь" являлось только то, что имело отношение непосредственно к самой Тини, а отнюдь не нарушение общечеловеческих моральных норм. Телефонный разговор с Биллом сразу же вылетел у нее из головы, потому что "была под кайфом", так что, с ее точки зрения, в подобной забывчивости нет ничего ненормального или предосудительного. Тини принадлежала к определенной субкультуре, где правила грешили размытостью, а границы дозволенного были чрезвычайно широки, но более всего меня поражала вялость. Если считать Марка и Тини типичными представителями этой генерации, то всем им не хватало жизненных сил. Их нельзя было причислить ни к футуристам, воспевающим эстетику насилия, ни к анархистам, которые рвутся сбросить оковы закона. Пожалуй, они были гедонистами, не стремящимися к наслаждению, потому что стремиться им было лень.

Стоя перед узким зданием на Восточной 4-й улице между авеню А и Б, я знал, что могу развернуться и уйти, что могу выбросить из головы этих подростков-переростков и их горькие коротенькие судьбы, но я этого не сделал. Вместо этого я нажал на звонок и рывком распахнул дверь. Вместо этого я пошел по коридору первого этажа старого доходного дома, хотя ясно чувствовал, что иду навстречу чему-то гадкому, но вместе с тем понимая, что эта гадость почему-то притягивает меня. Я хотел посмотреть, что это такое, хотел подойти поближе, хотел разглядеть. В этой тяге было что-то патологическое, и, отдаваясь ей, я понимал, что пакость, которую я стремлюсь найти, уже запачкала меня.