Андрей Геласимов - Дом на Озерной

Николай импровизировал «у сетки» так сильно, самозабвенно и хорошо, что, находясь даже в предельно интенсивном эмоциональном потоке, умудрялся скользить над правдой, но при этом не открывал ее до конца. В частности, он не довел до сведения собравшихся вкладчиков этого нескладного акционерного общества тот факт, что в доме у них он появился по причине своей собственной жадности. Его деловые и в то же время полукриминальные партнеры в Китае, задержавшие по его просьбе Димку, отказались предоставить ему паспорт своего пленника. Зная необязательность Николая в финансовых вопросах и подозревая, что он постарается в итоге уклониться от оплаты их услуг, за документ они попросили пять тысяч долларов, однако Николай посчитал эту сумму неприемлемой. Он решил, что поездка в родной город и внедрение в Димкину семью обойдется ему дешевле, а документ для предъявления на таможне он изымет у родственников.

Вслушиваясь в торопливую речь Николая и не очень понимая финансовых терминов, которыми он пересыпал свою болтовню, Галина Семеновна встревоженным материнским сердцем твердо поняла только одно – он не хочет говорить, где находится ее сын.

– Где Дима? – негромко сказала она, и Николай мгновенно замолчал, перестав изворачиваться и врать.

Она смотрела на него таким безоружным и в то же время таким требовательным взглядом, что он почему-то солгать уже не сумел.

– Не знаю я, Галина Семеновна, – признался он, опуская голову. – Я три дня назад туда звонил… Мне сказали, что он убежал.

Галина Семеновна представила себе несчастного Димку в чужой стране, без документов, и на глаза у нее навернулись слезы. Она так расстроилась, что не заметила, как Михал Семеныч отодвинул от себя тарелку с ее грибами, мягко поднялся из-за стола и направился к выходу с веранды.

– Подождите, Михал Семеныч, – нерешительно заговорил Тетерин. – А как же мы? Что нам теперь делать?

Михал Семеныч остановился рядом со своим охранником и со скукой посмотрел на Тетерина.

– Из вашего фонда звонили, – продолжал тот. – Сказали – зайти… Квартиру отбирают… Какие-то документы подписать.

– Сказали – значит, приходи, – пожал плечами Михал Семеныч и вышел на крыльцо.

Охранник на удивление бесшумно для своих габаритов последовал за ним. На веранде повисла тяжелая, набухшая бедой пауза.

– Вы простите меня, если можете, – почти не прерывая этой паузы, одними губами произнес Николай.

– Мы тебя как родного приняли, – посмотрел на него Степан, очевидно забыв посещение травмпункта.

– Дураки были – вот и приняли, – сказала Мария.

– Но компьютеры я все равно бы привез, – не очень уверенно проговорил Николай.

– Да пошел ты, – Степан отвернулся от него и достал сигарету.

– Димка вернется, – продолжал Николай, поднимая с пола свою дорожную сумку и тоже собираясь уходить. – Обязательно вернется… Простите меня.

– Бог простит, – сказала Галина Семеновна, вытирая слезы.

Утро следующего дня началось в доме на Озерной с решения вопроса, который волновал практически всех и от которого многие так и не смогли уснуть в эту ночь, проворочавшись до утра в своих постелях и размышляя все об одном – поможет Михаил Семенович или не поможет?

Наутро одни говорили, что, конечно же, он поможет, потому что Тетерин ведь его спас, и вообще, даже у таких людей должно быть сердце. Однако другие вполне резонно им возражали, что сердца у таких людей не бывает и что, с точки зрения Михаила Семеновича, все они просто овцы, которых надо стричь ради шерсти и резать на мясо, когда подойдет срок. Тем более, добавляла вторая партия, юридически они сами во всем виноваты – никто не заставлял их подписывать договоры и никто не гнал за кредитами в этот проклятый фонд.

Все говорили наперебой, входя в комнаты и выходя из них. Разговор перетекал с веранды на крыльцо, оттуда опять на веранду, а потом в большую комнату и все никак не мог прекратиться, потому что с обеих сторон постоянно появлялись новые доводы как в пользу того, что Михал Семеныч поможет, так и в пользу того, что квартиры он заберет.

– А нам всем – шиш с маслом, – веско добавлял Степан, демонстрируя обитателям дома свой огромный кукиш.

Катя, прихлебывая чай из блюдечка, смотрела на увесистую, надежную, как подвеска в «КамАЗе», фигу отца и думала о том, когда он начнет мазать ее маслом, но Степан только махал рукой и в сердцах убегал курить во двор, где от злости пинал ни в чем не повинную скамейку.