Тим О'Брайен - Что они несли с собой

Это превратило нас во взвод уверовавших. С фактами не поспоришь.

Но потом, под конец октября, девушка его бросила. Это был тяжкий удар. На некоторое время Доббинс притих, только смотрел на ее письмо, а после достал колготки и повязал их себе на шею как шарф.

— Подумаешь, — сказал он. — Магия-то никуда не делась.

Как-то раз, продвигаясь на запад от полуострова Батанган, мы наткнулись на заброшенную пагоду. Вернее — почти заброшенную, потому что в крытой брезентом халупе рядом жили два монаха, которые ухаживали за садиком и старым храмом. Они практически не говорили по-английски. Когда мы вырыли одиночные окопы прямо у них во дворе, монахи как будто не расстроились, они не выглядели недовольными, хотя тот, что помоложе, сделал такое движение, будто моет руки. Никто не мог взять в толк, что это значит. Монах постарше отвел нас в пагоду. Помнится, внутри было темно и прохладно, стены обваливались, окна были заложены мешками с песком, в потолке полно дыр.

— Скверные дела, — сказал Кайова. — Храмы нельзя трогать.

Но мы провели там ночь, превратив пагоду в маленькую крепость, а потом еще семь или восемь дней использовали это место как базу. По большей части время выдалось довольно мирное. Каждое утро монахи приносили нам ведра с водой. Они улыбались, когда мы раздевались, чтобы помыться; они смеялись, пока мы намыливались и плескали водой друг в друга.

На второй день монах постарше принес для лейтенанта Джимми Кросса плетеное кресло и, поставив его возле алтаря, поклонился и жестами пригласил сесть. Монах, похоже, гордился креслом и гордился тем, что в нем будет сидеть такой человек, как лейтенант Джимми Кросс. В другой раз монах помладше подарил нам четыре спелых арбуза из своего садика. Он стоял и смотрел, пока от арбузов не остались одни корки, затем улыбнулся и произвел странное движение, будто мыл руки.

Хотя они были добры ко всем нам, больше всего им, судя по всему, приглянулся Генри Доббинс.

— Воин Господа, — говорили они, — справедливый воин Господа.

Сидя тихонько на корточках в прохладной пагоде, они помогали Доббинсу разбирать и чистить его пулемет, осторожно смазывая узлы маслом. Троица словно бы пришла к взаимопониманию. Дело было не в словах, а в синхронной безмятежности движений.

— Знаешь, — сказал однажды утром Доббинс Кайове, — после войны я, возможно, примкну к этим ребятам.

— Как это примкнешь? — удивился Кайова.

— Стану носить такие вот одежки. Принесу обет.

Кайова задумался.

— Это что-то новенькое. Я и не знал, что ты такой религиозный.

— Да не религиозный я, — возразил Доббинс. Рядом с ним двое монахов трудились над М-60 . Он смотрел, как они раз за разом прогоняют через дуло пропитанную маслом тряпку. — То есть я не люблю ходить в церкви. Давно, будучи маленьким, я сидел в церкви по воскресеньям и считал кирпичи в стене. Церковь была не для меня. А потом в старших классах я начал думать о том, что мне бы хотелось стать священником. Дармовой дом, дармовая машина. Пожрать приглашают. Не жизнь, а сказка.

— Ты серьезно? — спросил Кайова.

Доббинс пожал плечами.

— При чем тут серьезно? Я ребенком был. Суть в том, что я верю в Бога, но религия никогда меня не интересовала. Я про то, чтобы просто быть добрым к людям, вот и все. Порядочным.

— Ну да, — кивнул Кайова.

— Навещать больных и все такое. И я бы справился. Не с тем, для чего мозги нужны, не с проповедями и прочим, но с людьми у меня бы получилось.

Генри Доббинс немного помолчал. Он улыбнулся монаху постарше, который теперь чистил казенную часть пулемета.

— И вообще, — продолжал Доббинс, — мне ни за что не стать настоящим священником, потому что для этого ох каким изворотливым надо быть. Ну, сам понимаешь, башковитым. Для этого мозги нужны. Необходимо уметь объяснять сложные вещи, например почему люди умирают или почему Бог придумал пневмонию. — Он покачал головой. — На это меня бы просто не хватило. И опять же религия. После стольких лет, старик, я все еще ненавижу церкви.

— Может, ты изменишься, — сказал Кайова.

Генри Доббинс закрыл было глаза, потом рассмеялся.

— Одно я точно знаю, я чертовски шикарно буду выглядеть в их одежках, совсем как Брат Тук. Пожалуй, я так и сделаю. Найду себе где-нибудь монастырь. Буду носить хламиду и буду добрым к людям.

— Звучит неплохо, — произнес Кайова.

Двое монахов молча чистили и смазывали пулемет. Хотя они практически не говорили по-английски, они как будто питали большое уважение к их беседе, словно чувствовали, что обсуждаются важные вещи. Монах помоложе желтой тканью вытирал грязь с патронных сумок.