Тим О'Брайен - Что они несли с собой

Истины противоречивы. Например, можно утверждать, что война гротескна. Но, по правде говоря, война еще и прекрасна. При всех ее ужасах невозможно не восхищаться чудовищным величием боя. Ты видишь, какой дивный красный свет оставляют во тьме трассирующие снаряды. Ты сидишь в засаде, когда бесстрастная луна поднимается над рисовыми полями, ты восхищаешься текучей симметрией воинских частей на марше, гармонией звуков, пропорций и силуэтов, мощным огнем, которым поливают все сущее вертолеты, фосфорными бомбами, ярко-оранжевым свечением напалма, взрывами ракет. Нет, симпатичной войну не назовешь. Она поразительна. Она насыщает. Она тобой управляет. Да, ты ее ненавидишь, но ненавидишь ты, а не твои глаза. Как лесной пожар, как рак под микроскопом, любая битва, любая бомбежка или обстрел обладают эстетической чистотой полного нравственного равнодушия — это мощная, неумолимая красота. И настоящая армейская байка расскажет про это правду, пусть правда и неприглядна.

Говорить общие слова о войне — все равно что говорить общие слова о мире. Почти все истина. Почти все ложь. В основе своей война, возможно, просто синоним смерти, но любой солдат скажет вам, если будет говорить правду, что близость смерти влечет за собой не меньшую остроту ощущения жизни. После перестрелки всегда испытываешь невероятно мощное удовольствие от жизни и понимаешь, что деревья живы, трава жива, даже почва и та живая. Все вокруг тебя живет, и ты вместе с ним, и это ощущение жизни вызывает трепет восторга. Ты по-настоящему осознаешь собственное существование — свое подлинное я, человека, которым желаешь быть и которым становишься в силу этого желания. Среди зла ты хочешь оставаться хорошим парнем. Ты хочешь порядочности. Ты хочешь справедливости, корректности и согласия среди людей. А ты раньше даже не знал, что всего этого хотел! В этом есть своего рода щедрость, своего рода благочестие. Пусть это прозвучит странно, ты никогда не жив так, как в тот момент, когда ты почти мертв. Тебе становится очевидно, что важно. Заново, словно впервые ты любишь все лучшее, что есть в тебе самом и в мире, все, что могло быть утрачено. На закате ты сидишь у своего окопа и смотришь, как широкая река становится розовато-красной, смотришь на горы за ней, и, хотя утром тебе предстоит форсировать реку, пойти в горы и делать ужасные вещи и, не исключено, умереть, ты все же ловишь себя на том, что разглядываешь оттенки воды в реке и восхищаешься заходом солнца, и тебя переполняет мучительная любовь к тому, каким мог бы быть и всегда должен был бы быть, но каким не является сейчас мир.

Митчелл Сандерс был прав. По крайней мере, для рядового солдата война ощущается — материально и духовно — как необъятный и плотный призрачный туман. В ней нет ясности. Все колеблется и расплывается. Старые правила перестают действовать, старые истины утрачивают силу. Правильное соприкасается с неправильным. Порядок сливается с хаосом, любовь перетекает в ненависть, неприглядность — в красоту, закон — в анархию, цивилизация — в варварство. Тебя поглощает туман. Ты не можешь определить, где ты, почему ты тут, и единственно непреложной остается подавляющая неопределенность.

На войне ты теряешь свое представление об определенном, а с ним — свое ощущение истины, и потому с уверенностью можно сказать, что в настоящей армейской байке ничто не бывает абсолютно правдиво.

Часто в правдивом рассказе о войне нет даже сути, или же суть доходит до тебя двадцать лет спустя, настигает во сне, и ты просыпаешься, будишь жену и начинаешь пересказывать ей эту байку, вот только, добравшись до финала, опять забываешь суть. А потом ты долго лежишь, мысленным взором видя, как история разворачивается у тебя в голове. Ты вслушиваешься в дыхание жены. Война окончена. Ты закрываешь глаза. Ты отмахиваешься от чего-то в темноте и думаешь: Господи, да в чем же суть?

Вот от этой истории я просыпаюсь по ночам.

В тот день в горах я смотрел, как Курт Лимон поворачивается. Он рассмеялся и сказал что-то Крысу Кайли. Потом сделал дурацкий полушажок, выходя из тени на яркий солнечный свет, и мина-ловушка забросила его на дерево. Ошметья его повисли на ветках, поэтому нас с Дэйвом Дженсеном отрядили залезть наверх и соскрести их оттуда. Помню белую кость руки. Помню клочья кожи и что-то мокрое и желтое, вероятно, кишки. Жуткое зрелище, которое до сих пор меня не отпускает. Но по ночам двадцать лет спустя я просыпаюсь от того, что Дэйв Дженсен пел «Лимонное дерево», пока мы бросали вниз куски Курта.