Дмитрий Липскеров - Последний сон разума

Он знал, что лишь в одном месте не сидят рыбаки – там, где милиция почему-то установила запрещающий знак, да и рыба там не ловилась. А все потому, что в том месте свалка подходила прямо вплотную к карьеру и что-то стекало из мусорных куч в водоем. Туда и поплыл сом Илья в надежде отыскать что-нибудь съестное и не попасться на хищный крючок…

Он осторожно вынырнул возле самого берега и чуть было не задохнулся на поверхности, выставив в атмосферу лишь часть физиономии, которая немедленно расплылась неясными контурами, так что половина головы вновь стала похожа на человечью.

Такой неосторожностью воспользовалась большая черная ворона, сидевшая на бережку. Она автоматически клюнула всплывшую морду и ухватилась клювом за то ли рыбий, то ли человечий ус, обрадованная неожиданной добычей. Илье стало нестерпимо больно, и он резко рванулся обратно на глубину. Ворона была молодой и то ли не хотела упускать добычу, то ли не ожидала такого резкого рывка, но ее черное тело в долю секунды оказалось в холодной воде. Птица, захлебываясь, каркнула и, увлекаемая большой рыбой, нырнула в черную пучину. Последнее, что промелькнуло в мозгу падальщицы – крайнее удивление и вопрос: «Неужели это смерть?» Дальше ее острый клюв, а вернее, две дырочки над ним втянули в себя карьерную воду, которая в мгновение остановила работу молодого сердца.

Ворона отпустила рыбий ус, и ее тело, медленно покачиваясь, опустилось на дно водоема…

Работник теплосети Мыкин, как обычно по воскресеньям, сидел на песчаном откосе карьера с удочкой и подергивал кончиком удилища, чтобы раздразнить рыбу. Неожиданно его внимание привлек всплеск на другом берегу, как будто что-то большое кинули в воду. Он оборотил на звук свое лицо и увидел плавающую в воде ворону, которая вдруг истошно каркнула и ушла под воду мгновенно.

– О-о! – сказал Мыкин и подсек удилищем.

На крючке болтался крошечный ротан, которого Мыкин содрал с крючка без сострадания, разрывая рыбке рот, а затем забросил добычу за ненадобностью по малости организма далеко в водоем.

Он смотрел в сторону запрещающего знака, словно ожидал, что ворона всплывет, как какая-нибудь гагара, но знал уже наверное, что такового не произойдет.

Будет чего на раскорм бычкам! – решил Мыкин и сменил на крючке наживку.

Весь день работника теплосети не отпускало ощущение, что на водоеме произошло что-то странное, что ворона никак сама не могла нырнуть в воду. Птица не человек, самоубийством не кончает, а значит, какая-то сила увлекла ее на дно.

Может, какая крыса водоплавающая? – предположил Мыкин. – Или…

На ум более ничего не пришло, а потому Мыкин маялся и вечером зашел с уловом к Митрохину, который, выставив на стол бутылку, отправил жену жарить бычков на кухню.

– У тебя когда зарплата? – поинтересовался заведующий теплом у друга.

– Во вторник, – ответил Митрохин, разливая по маленькой. – А что?

– Во вторник будем эхолот покупать!

– Чегой-то ты заспешил?

И прихлебывая из рюмочки, Мыкин рассказал другу о сегодняшнем происшествии на водоеме.

– Да, – подтвердил Митрохин, закусывая ротаном. – Странное дело…

– Вот и мне кажется, что странное! – зашептал Мыкин с удвоенной силой. – Словно какая зверюга ворону на дно утащила!

Митрохин, слегка пьяный, засмеялся и выдал гипотезу, что в карьере завелось Лохнесское чудовище.

– Не-е! – замотал головой друг. – Это чудовище наше, пустырское! И мы его выловим!

– Какое такое чудовище? – поинтересовалась Елизавета, только что вернувшаяся откуда-то.

Митрохин оглядел дочь, губы которой размазались под нос дешевой помадой, а сама их сочность была подтенена синевой. В одежде наблюдался беспорядок, а грудь вольно жила под блузкой, освобожденная от лифчика. Отец помнил, что дочь, уходя днем к подруге, лифчик надевала, и по совокупности изменений в своем отпрыске понял, что Елизавета блудила.

Впрочем, этот вывод не задел его за живое слишком, но как отец он должен был реагировать на происходящее. А потому спросил:

– Где шлялась?

– Что значит шлялась? – обиженно скорчила личико Елизавета.

– Ты бы хоть в зеркало в лифте посмотрелась! – попенял отец. – Губы кто-то до синевы обсосал!

– Чего ты к ней пристал? – встряла в разговор жена, и тут Митрохин разозлился:

– Тебя кто-нибудь спрашивает?! Чего ты лезешь, когда я с дочерью разговариваю! Проваливай на кухню!

– Ишь, разбушевался! – отреагировала жена со страхом и, бурча что-то для самодостоинства, ретировалась на кухню, где принялась тереть мойку хорошим моющим средством.