Марианна Язева: Кафе

Стало совсем уютно.

Гриша по старой привычке подумал, как славно было бы посидеть здесь с Ниной, и в груди его тут же заворочалась жгучая обида и недавнее унижение. Он даже закрутил головой, с силой растирая лоб, таким острым оказалось это чувство.

Соседи по столику оба заметили это движение, замолчали, глядя на паренька, а потом один из них предложил коньячку. Григорий отказался было, но, видимо, сделал это без достаточной убедительности, потому что как-то моментально на столике появилась чистая рюмка, в которую плеснули щедрую порцию напитка, и тут же предложен был общий тост - за справедливость. Тост этот, беспроигрышный абсолютно во всех ситуациях, поддержан был единодушно, и коньяк был торжественно осушен.

Как-то опять же незаметно возник ни к чему не обязывающий разговор - о достоинствах все того же коньяка, о формах мелькающих вокруг официанток (причем мнению "юного приятеля" почему-то уделялось особое уважительное внимание), об этом самом кафе, завсегдатаями которого, оказывается, были новые знакомые Григория. Отрекомендовались, кстати, они Олегом Севостьяновичем и Игорем Константиновичем. Со смехом посетовав на труднопроизносимые отчества, они предложили называть их по именам, без лишних церемоний. Впрочем, после третьей порции коньяка на церемониях было бы смешно и настаивать.

Выяснилось, что Олег и Игорь приходят сюда именно-таки послушать понравившийся Грише дуэт. Музыканты эти - братья Перечесовы, Глеб и Аркадий, и они не какие-то там заурядные лабухи, а чего-то там лауреаты иди дипломанты, но вот играют в этой забегаловке, Бог их ведает, почему. Кое-что они, как водится, сочиняют сами, ничего выдающегося, но есть вполне симпатичные вещи. Тексты так себе, а мелодии очень даже ничего.

В подтверждение своего близкого знакомства с репертуаром братьев, Игорь в ближайшей паузе выкрикнул:

- Ребята! Уличное кафе, ага?

Брат с саксофоном улыбнулся, даже что-то такое приветственное сделал рукой - вижу, мол, узнал. Зазвучало вступление, опять немудрящее, легкое, запоминающееся с первой ноты.

... Я позвоню тебе

и расскажу, как мечтаю о встрече,

Я попрошу тебя

бросить сейчас все дела,

Я подарю тебе

полный любви удивительный вечер,

Я буду ждать тебя

у кафе, как всегда.

И припев, почему-то показавшийся Григорию словно пришитым отдельно и сделанным в другом музыкальном стиле:

... Ах, это уличное кафе: войти нетрудно, уйти непросто;

Ах, это уличное кафе среди обыденных серых стен...

Ах, это уличное кафе, - в житейском море веселый остров,

Простое маленькое кафе, - четыре столика, яркий тент.

Снова проигрыш, - легкий, воздушный, кончиками пальцев по клавишам и клапанам.

... Нам не нужны сейчас увеселения шумных компаний.

Так хорошо бродить по переулкам пустым...

Тихо растает день, вечер вуаль раскинет над нами...

Хочешь, зайдем в кафе и чуть-чуть посидим?..

Да и кто бы отказался?

...Теплый, даже душноватый, летний вечер, ароматы млеющих на клумбах цветов, шелест еще не успевшей загрубеть листвы, невнятный шум проезжающих где-то вдали автомобилей, ненавязчивая музыка...

... Запах твоих волос - словно дыхание летнего ветра,

Взгляд твоих серых глаз голову мне кружит...

Я приглашу тебя потанцевать под мелодию "ретро",

И околдует нас музыка "ностальжи".

И снова - "ах, это уличное кафе..."

Песня закончилась. Всплеснулись короткие аплодисменты. Танцующие пары потянулись к столикам, - музыканты решили отдохнуть и отошли к барной стойке, где им тут же подали два высоких бокала с торчащими соломинками.

Игорь выбрался из-за столика и не слишком уверенной походкой отправился туда же. Вклинившись между братьями, он обнял их за плечи и что-то принялся говорить. От его объятий вежливо освободились, но слушали, кивали головами, даже чему-то смеялись.

Через пару минут к ним присоединился и Олег.

Гриша покачивался на стуле, потягивал теплое выдохшееся пиво. В голове у него было тупо и спокойно, а история с Ниночкой словно уплыла куда-то в далекие уголки памяти, не подлежащие осмыслению и переживанию. Было хорошо и печально, но не грустно.

"Лирика" - вдруг всплыло у него в мозгу. И это слово отчего-то обрадовало его своей уместностью, и он несколько раз повторил его про себя: "лирика, лирика... лирика", и даже вслух произнес, словно пробуя на вкус, и на вкус оно оказалось совсем замечательным, и еще очень смешным оказалось то, что он вдруг не смог в очередной раз произнести его, получалось то "рилика", то еще какая-то несуразица, и он расхохотался так, что чуть не рухнул со своего вздернутого на две ножки стула, и это было уже совсем уморительно, и он стал смеяться, - долго, громко, всхлипывая от полноты чувств, и падая лицом в сложенные на столе руки, и утирая слезы болтающимся краем липкой скатерти, и рыдая уже взахлеб, жалея и себя, и братьев-музыкантов с их дурацкой фамилией, и дуру Нинку, и ее безмозглого ухажера, этого супермена хренова, которому, по-хорошему, следовало бы расквасить его нахальную рожу, но для этого надо было немедленно встать из-за столика и идти туда, куда только что удалились в обнимку эти чертовы любовнички, пока они не спрятались где-нибудь от его, гришкиной, справедливой кары, а справедливость должна непременно наступить, потому что пил же он за нее со своими новыми друзьями... как их... с настоящими друзьями, которые не променяют тебя на первого попавшегося осла с собственной квартирой и крутым прикидом, и он пытался выбраться из-за столика, но тот не пускал его, заплетая ноги своими тонкими металлическими подпорками, и это было так обидно, что следовало со всей решимостью опрокинуть обнаглевший предмет мебели, чтобы впредь неповадно ему было ставить подножки порядочным людям, к тому же спешащим ошус... освищ... в общем, заняться справедливой карой.