Алессандро Д'Авения - Белая как молоко, красная как кровь

До сих пор единственное, что я написал сам — поскольку всё, что пишется в школе, по-моему, не настоящее, — это письмо к Беатриче. Такое случилось впервые, и теперь понимаю, что, когда писал его, слова отобразили мою душу на белом. Да, потому что душа сама по себе белая и, чтобы её увидели, должна обрести цвет. И когда видишь её чёрной на белом, то узнаёшь, понимаешь, смотришь на неё, словно в зеркало, и потом… и потом даришь её.

Дорогая Беатриче,

пишу тебе это письмо…

Вот начинает проявляться моя душа, и Сильвия преображает её в чёрные знаки на белой бумаге своим почерком. Выведенная её рукой, моя душа кажется красивее, тоньше, нежнее и ровнее…

…чтобы мои слова составили тебе компанию. Мне очень хотелось бы поговорить с тобой, но боюсь утомить тебя , боюсь испугаться, увидев, что тебе плохо. Вот потому и пишу. Это второе письмо, которое пишу тебе, первое осталось у меня в кармане. Да, потому что после дорожной аварии я попал в больницу. Но теперь я уже поправился, хотя рука всё ещё в гипсе и на шее воротник, отчего я похож на робота, — и вот решил снова написать тебе. Беатриче, как ты себя чувствуешь? Устала? Представляю. Я дал для тебя свою кровь. Знаю, что она нужна была тебе, и верю, что поправишься, потому что моя кровь тебя излечит. Уверен. Гэндальф считает; что подаренная кровь лечит. Он говорит, что Христос навсегда излечил людей от греха, отдав свою кровь. Но это как-то странно, потому что в мои вены она, во всяком случае, не попадала. Как бы там ни было, мне нравится сама мысль, будто кровь лечит, и надеюсь что моя поможет тебе поправиться. Поскольку в тебе есть моя кровь, думаю, ты обнаружишь одну важную вещь. Когда моя кровь пройдёт через твоё сердце, ты почувствуешь, что она ласкает его и рассказывает ему о моей мечте. О мечте, которая у меня есть. Мечты делают людей теми, кто они есть. Делают их великими.

Сильвия останавливается и спрашивает: а может, разговоры про кровь расстроят Беатриче, она ведь и так натерпелась из-за всех этих инъекций, больниц, переливаний? Сильвия всегда права. Как это она умеет раньше и лучше меня самого понять мои сомнения? Будто смотрит на мир моими глазами. Так что уберём про кровь.

Беатриче, я готов сделать что угодно, лишь бы ты поправилась. Я дал для тебя свою кровь. Надеюсь, поможет. Беатриче, у меня есть одна мечта, и в этой мечте ты и я. И ты поправишься, потому что мечты, если в них веришь, непременно сбываются. Понимаю, что сейчас ты ослабела и похудела и, наверное, стесняешься этого, но знай, что мне ты нравишься и такая. Ты всё равно очень красива. Я уверен, что тебе будет лучше, и, если ты не против, скоро навещу тебя, и тогда поговорим. Хочу рассказать тебе уйму всяких вещей, хотя вроде бы ты всё уже знаешь. Так или иначе, если устала и не сможешь говорить, мы просто помолчим, тоже будет хорошо. Мне достаточно побыть рядом с тобой.

Умолкаю, потому что голос у меня прерывается, наверное из-за того, что в какой-то момент представляю Беатриче совсем без сил, и это напрочь стирает все слова, мне кажется, я вижу, как она тихо закрывает глаза. И больше не открывает. И тогда весь мир вокруг погружается во мрак. Свет гаснет. Лампочка перегорает. Если глаза Беатриче ничего не видят, значит, всё погасло. Я всегда боялся темноты и до сих пор боюсь, но никому не говорю об этом, потому что стыжусь. Сильвия смотрит на меня и молчит. Потом указательным пальцем стирает с моей щеки слезу, которую я старался сдержать.

— Сильвия, я до сих пор боюсь темноты.

Не знаю, как мне пришло в голову сморозить такую глупость, которая рассмешила бы даже каменную голову на острове Пасхи… Сильвия молчит. Ласково проводит рукой по моей щеке. А я провожу рукой по её щеке. И прикасаюсь не к коже — к Сильвии. Потом она завершает письмо к Беатриче: «Твой Лео».

И это «Лео» написано так, как мне не удалось бы никогда в жизни. Словно мною самим написано. Без Сильвии я просто никто, душа у меня остаётся белой. А белизна — это опухоль в крови жизни.

Сильвия диктует мне адрес больницы, где лежит Беатриче. На этот раз в другой, потому что теперь, похоже, другой будет и химиотерапия, более длительная или что-то ещё. А может, там её станут готовить к операции.

Я дома. Целый час стою под душем и обливаю каждый квадратный сантиметр своей кожи гектолитрами дезодоранта. Едва ли не битый час торчу у зеркала и всё не нравлюсь себе. Для Беатриче я должен быть совершенно очевидным. Посмотрев на меня, она должна сразу понять, кто я. Поэтому ломаю голову, как одеться, пробую и то, и другое, но ни в чём не уверен. Что-то всё время не устраивает меня.