Фланнери О'Коннор - Царство небесное силою берется

— Совсем никто, — сказал мальчик.

Что-то в облике чужака показалось Таруотеру знакомым, но понять, где он мог его раньше видеть, у него не получалось. Из кармана рубашки водитель достал серебряный портсигар, щелчком открыл его и протянул Таруотеру.

— Закуришь? — спросил он.

Мальчик никогда ничего не курил, кроме махорки, и сигареты ему совсем не хотелось. Он сидел и смотрел на открытый портсигар.

— Это особые, — сказал водитель, явно не спеша его убрать. — Такие не каждый день приходится курить, хотя, может, ты вообще никогда не курил?

Таруотер взял сигарету и вставил ее в уголок рта, как водитель. Тот тут же вынул из другого кармана серебряную зажигалку, высек огонь и поднес ему. Сначала сигарета не раскуривалась, но потом мальчик затянулся, она загорелась, и в легкие потек дым. Вкус у дыма был необычный.

— Значит, никого у тебя не осталось, да? — снова спросил водитель. — А по какой дороге к тебе ехать?

— Там даже и дороги-то никакой нет, — сказал мальчик. — Я жил с дедом, но он умер, сгорел, и теперь только я там живу. — Он закашлялся.

Водитель протянул руку вдоль приборной доски и открыл «бардачок». Там на боку лежала плоская бутылка виски.

— Угощайся, — сказал он. — Это тебе от кашля поможет. Бутылка была старая, с гербом, без этикетки, и на пробке виднелись следы зубов.

— Виски тоже особый, не просто так,— сказал водитель,— если ты слабак, тебе такой даже нюхать нельзя.

Мальчик схватил бутылку и стал вытаскивать пробку, тут же вспомнив все дедовы предупреждения о том, что виски — это яд, и его дурацкий запрет ездить с чужими людьми. В этом была вся суть стариковой дури, и внезапно прихлынувшая волна раздражения на старика захлестнула его с головой. Он покрепче вцепился в бутылку и пальцами потянул пробку, которая засела слишком глубоко в горлышке. Зажав бутылку между колен, он достал из кармана учительский штопор-открывашку.

— Клевая штучка, — сказал водитель.

Мальчик улыбнулся, воткнул штопор в пробку и вытащил ее. Никуда от этого старика не денешься, ну да ладно, сейчас он все исправит.

— Эта штукенция все что хочешь откроет, — сказал он. Чужак вел машину медленно и все время смотрел на Таруотера. Мальчик поднес бутылку к губам и сделал большой глоток. Он не ожидал, что жидкость окажется такой горькой и такой крепкой, крепче, чем любой виски, который он когда-либо пил. Она жестоко обожгла ему горло, и жажда разгорелась с такой силой, что ему пришлось сделать еще один глоток, полнее предыдущего. Он оказался еще хуже, чем первый, и мальчик почувствовал, что чужак с какой-то странной ухмылкой смотрит на него.

— Что, не понравилось? — спросил он.

У мальчика немного закружилась голова, но он быстро повернулся к чужаку и сказал, блестя глазами:

— Уж получше будет, чем хлеб наш насущный!

Он откинулся на спинку сиденья, снял пробку со штопора и засунул бутылку обратно в «бардачок». Движения у него стали будто бы замедленные. Ему потребовалось какое-то время, чтобы положить руку на колено. Чужак ничего не сказал, и Таруотер отвернулся к окну.

Выпитая жидкость горячим камнем лежала в бездонной яме его желудка, согревая все тело, и он с удовольствием поймал себя на чувстве свободы от какой бы то ни было ответственности и от необходимости напрягаться и искать оправдание своим поступкам. Мысли стали на удивление тяжелыми, как будто для того, чтобы добраться до разума, они должны были преодолевать какую-то плотную, вязкую субстанцию. Он смотрел на густой неогороженный лес. Машина ехала теперь настолько медленно, что он вполне мог сосчитать отдельно растущие деревья. Он принялся считать их: одно, еще одно, еще одно, а потом они начали перетекать одно в другое, пока окончательно не слились воедино. Он уткнулся лбом в стекло, веки у него отяжелели и закрылись.

Через несколько минут чужак потянулся к Таруотеру и толкнул его в плечо, но мальчик не шелохнулся. Тогда он увеличил скорость и достаточно быстро проехал около пяти миль. Заметив поворот на проселочную дорогу, он свернул и промчался еще примерно милю или две, а потом съехал с дороги и вырулил вниз по склону в неглубокую ложбинку у самого края леса. Он часто дышал, и лоб у него покрылся испариной. Он вышел, обошел машину, открыл дверь со стороны Таруотера, и мальчик вывалился наружу, как полупустой мешок. Водитель поднял его на руки и понес в лес.

На проселочной дороге было тихо, и солнце по-прежнему вершило свой путь по небу, ослепительное и неторопливое. Лес безмолвствовал, и лишь иногда раздавались нечаянная трель или воронье карканье. Казалось, что от жары размяк даже воздух. Время от времени большая птица, расправив крылья, тихо падала куда-то между верхушками деревьев, а потом опять взмывала ввысь.