Ульрих Бехер - Сердце акулы

— Не вижу никакого шрама, - заявила Лулубэ.

— Никакого шрама?! - Качая встрепанной головой, Априле бросился в дом и вскоре вернулся, в руках у него было два зеркальца для бритья. - Никакого шрама?!

Солнце стояло уже совсем низко над пемзовыми горами, радужно-перламутровыми, как раковины. С помощью двух зеркал Априле начал разглядывать свой затылок, и тут одно зеркальце поймало солнечный луч и отбросило яркий зайчик из тенистого двора вверх, на склон горы. Взгляд Лулубэ скользнул вслед за веселым пятнышком света, и наверху, на фоне развалин Сарацинской башни, мимо которой бежала пешеходная тропка в Греческую долину, ее взгляд наткнулся на мужскую фигуру, она тоже была словно из светлой пемзы и переливалась перламутрово-розовым в теплом предвечернем свете. Солнечный зайчик в течение несколько секунд плясал вокруг далекой неподвижной фигуры, затем человек, очевидно, заметил и узнал стоявших внизу, во дворе. Он поднял руку, небрежно помахал им.

— Херувим! Там, наверху... Там же Кроссмен!

— Мистер Кроманьонец? Верно, это он.

Турианы замахали ему. Пемзовый человек на склоне еще раз быстро махнул в ответ и скрылся за Сарацинской башней.

— Очень давно это было, много лет назад, — нерешительно пробормотал старик Априле. — Моя схватка с мафией... Но если хорошенько приглядеться...

— То, конечно, ваш шрам прекрасно виден, — поспешил заверить его Ангелус.

В последующие дни — дни нескончаемого летнего света — Туриан дважды ездил после утреннего купанья на остров лангуст, Панарею. Маленький пароходик «Луиджи Рицци» сновал между островами архипелага далеко не каждый день, а большой «Эоло» только раз в неделю проходил через архипелаг на пути из Неаполя в Мессину или обратно, поэтому Ангелусу пришлось довольствоваться рыбачьей моторной шхуной, одной из тех, что так горделиво проплывали по морю, урча моторами, а иногда, при бризе, даже подымали свои коричневые паруса. Лулубэ три раза нанимала весельную лодку и уплывала не так далеко — в Порте Леванте, на «свой» остров, Вулькано. Она без посторонней помощи тащила мольберт и рюкзак, поднималась до половины склона вулкана, такого «цивилизованного» в отличие от Стромболи, и устраивалась на естественной террасе, откуда открывался вид на Вульканелло — маленький островок по соседству. От его сернистых источников струился белый, легкий, как утренний туман, пар. В эти дни была начата картина маслом - 120 на 90 см, — которая существенно отличалась от всего написанного ранее тридцатидвухлетней художницей Лулу Б. Туриан. Исчез ее псевдомистический стиль — ее снобизм. Она писала теперь обнаженную мужскую фигуру.

Он стоял, устойчиво, крепко, но все же чуть наклонившись вперед, опустив непомерно длинные руки, и был того же оттенка, что вулканический шлак у него под ногами. Над его крутым, высоким лбом плыл белый пар, небо и море сливались в одно цветовое пятно. Это был не пещерный получеловек-полузверь эпохи плейстоцена, это был в высшей степени сознающий себя человеком пещерный человек, который из-за чего-то — то ли по причине какого-то чудовищного разочарования, то ли из-за какого-то ужасного события, ибо именно в таком духе можно было истолковать выражение его лица с удивительно тонкими чертами, — скрылся в пещеру; голый человек нашел укрытие в земле — в земле, под которой кипит вулканическая лава. Казалось, он сбросил или потерял где-то не только свою одежду, но и вообще все, и поэтому было очевидно, что он свободен. (Удивительно, что именно аура свободы появилась в картине с самого начала, как только художница приступила к работе; если бы «портрет» однажды был дописан, он, несомненно, явился бы подлинным шедевром своей создательницы.) Хотя этот человек и сумел обрести независимость, достойную полубога, он все же явно был больше связан с землей, нежели с небом и морем, слившимися в единое целое. Потому что он что-то искал — это тоже было вполне очевидно.

Он что-то искал.

В Порто Леванте нашлась старая женщина по имени донна Раффаэла — поистине Эолийские острова могли бы называться Островами старых женщин, - у которой наша художница, работающая на пленэре, оставила для просушки свой холст с еще свежими красками.

Под вечер супруги встретились в траттории «Монте Роза». Ангелус привез лишь несколько гуашей, причем среди них не было ни одного вида Панареи, — сплошные наброски, этюды, и на каждом из них — какие-нибудь сказочные существа, которые либо парили в небесах, либо плескались в море. Выяснилось, что, находясь на борту рыбачьей шхуны, Ангелус творил куда более плодотворно, чем на Острове лангустов, «словно созданном для творчества». Установив мольберт на носу шхуны, он срисовал резные раскрашенные фигуры, украшавшие нос, иные из них были выдержаны в традициях древнего финикийского искусства. Возвращаясь назад после второй поездки на Панарею, он едва не лишился мольберта, который чуть не унесло в море, когда шхуна пошла на хорошей скорости.