Мирча Кэртэреску - За что мы любим женщин (сборник)

Временем года выпало лето, бухарестское лето, от которого, кажется, никогда не очнешься, глубокое и пропыленное, когда ничего не остается, как только слоняться по пустым и гулким улочкам. Эстер была одноклассницей моей сестры и жила как раз на одной из таких улочек в квартале с виллами. Квартира ее родителей (я был у них только один раз) выглядела точно, как зал в «Клезмер Хойс». А она сама, хотя и намного младше женщин из-за того длинного стола, была, как они, экзотической чужестранкой. Да, хотя она и родилась у нас, и ее отец и мать тоже родились у нас, но казалась она чужестранкой, которая очень хорошо говорит на нашем языке. Ее жесты, позы, неожиданность ее реакций, более древних, чем язык, все время шли вразрез с ее словами. Она была очень хороша. В профиль казалась тонким, деликатным существом, состоящим из одних взглядов, гибкая и легконогая, как модель на подиуме-кэтволке. Но стоило ей обернуться анфас, и проступала «Сефер ха-Бахир», Книга сияния: [16] Авторская оговорка. Книгой сияния назывался каббалистический трактат «Сефер ха-Зогар». круглое зеленоглазое лицо с мягкими чувственными губами, но до того чувственными, что это уже граничило с мистикой, отрясаясь от сексуальности. Эстер превращалась в свой омоним из Библии, в ту, к которой великий ассирийский царь простер золотой скипетр, даруя ей таким образом жизнь.

Вот вам писатель, у которого было мало женщин: он всегда готов мифологизировать… На самом деле, с Эстер у нас было знакомство длиной в несколько месяцев и мы никогда не говорили о любви и не занимались любовью, хотя иногда были очень к этому близки. Но мы часами гуляли вместе каждый день, вместе ходили на кружки, где ее присутствие было гипнотическим, где ее очень длинные волосы распушались, приковывая к себе взгляды («эй, счастливчик, кого это ты подцепил?»), бывали и на загаженных пляжах, где не хотелось входить в мутную воду. Когда я провожал ее домой, поздно ночью (под шестиугольными звездами, естественно), мы по дороге останавливались в призрачных бликах какой-нибудь лампочки или в отблесках окон троллейбуса, тяжело катящего мимо, и отчаянно целовались. Я никогда не держал в объятьях такое красивое тело, создание такое простое и притом такое загадочное. Ничего особенного не произошло во все это время. У ее родителей не было на руке татуировки из Освенцима, чтобы спасти мой рассказ от монотонности (а по сути, чтобы превратить его в рассказ). Не случилось никакого виража даже хотя бы в фантастическое. Никакой такой жемчужины на шее, которая бы вдруг сверкнула в полутьме, и никаких «Hevel havolim, hakol hevel» [17] Суета сует, — всё суета (иврит). — Еккл. (1, 2). глаза в глаза.

Дни стали прохладнее, и в тот вечер, когда Эстер сказала мне, что эмигрирует со своей семьей в Израиль, мне стало холодно прежде, чем я услышал ее слова. Потом я обледенел. Мы решили для себя, по умолчанию, не влюбляться друг в друга, но, вероятно, я или что-то во мне безотчетно нарушило установленные границы. Мы стояли в захудалом и пустом скверике, прислонясь к цементному столу для шахмат. Я проводил ее до дома, как всегда, мы поцеловались, как всегда, не сказали ни «прощай», ни даже «до свидания», и потом больше не виделись никогда. Ее самолет взмыл со взлетной полосы, покрытой инеем, в ту осень (уже осень) 86-го и затерялся в облаках без моих прощальных взглядов вслед. Я, оставшийся в Бухаресте, в узах земли моих пращуров (я искренне считал тогда, что никогда не выеду из страны), страдал, как собака, несколько недель, а после забыл. Я посылал ей письма, зная наверняка, что они не дойдут до нее, так же как не дошло до меня ни одно письмо из Хайфы.

У моей истории есть эпилог, имевший место десять лет спустя. Это было во время войны в Персидском заливе. Саддаму удалось запустить несколько анемичных ракет, которые упали на израильскую землю. Я слушал вполуха новости Би-би-си, где нескольким свидетелям событий, евреям родом из Румынии, по очереди давали слово, когда вдруг раздалось: «Госпожа Эстер Икс из Хайфы» (совсем другая фамилия, чем та, тоже еврейская, что была у нее здесь). Ее прежний голос, колеблющийся, неповторимый. Как будто бы Жюстин [18] Героиня романа «Александрийский квартет» британского писателя Лоуренса Дарелла (1912–1980). Даррела вдруг заговорила со мной из эфира. Я выслушал, с дрожью в коленях, несколько испуганных фраз, полчаса прошагал взад и вперед по дому, бормоча за разом раз «Hevel havolim, hakol hevel», и потом все затянуло молчание.