Павел Пепперштейн - Весна (сборник)

Восхождение привело нас в маленький сад на вершине горы, и в центре этого сада находились два юных дерева, только что одевшиеся первым узором цветов. Никого здесь не было, кроме юноши и девушки лет семнадцати. Совершенно голые, они стояли у одного из деревьев, изображая Адама и Еву. Никакого змия я не заметила в ветвях, да и яблока в руках у девушки не было — нынче ранняя весна, и до Грехопадения, видно, остается еще несколько месяцев ожидания и садовых работ…

Мы подошли к ним… Нет, я подошла к ним одна. Спутница моя, видно, отстала. Возможно, уснула на одной из лестниц, где-то в садах прошлого. Я обратилась к Адаму и Еве, стараясь, чтобы мой французский язык звучал как можно архаичнее (у меня это плохо получилось):

— Я должна видеть короля Франции. Мне назначена аудиенция.

Адам и Ева указали мне на совершенно ровную дорожку, которая вела в глубину сада. Там, за деревьями, прятался маленький дворец, которого я раньше не заметила. Я пошла по этой дорожке, Адам и Ева шли за мной со странными улыбками. Дворец оказался круглым павильоном довольно аскетичной архитектуры, полукруглая арка без дверей вела внутрь. Над входом простые золотые буквы возвещали: «Le Roi de la République».

…LE ROI DE LA RÉPUBLIQUE…

Никакой охраны, ни одного стража — как и на всей Версальской горе. Здесь, на вершине, с королем не было никого, кроме голых мальчика и девочки, не имевших даже яблока, чтобы метнуть его во врага.

Я вошла и оказалась в круглой беломраморной зале. В центре возлежал огромный белый шар. Больше здесь не было никого.

— Король Франции! — громко произнесли голые Адам и Ева и поклонились шару.

Я стояла в растерянности. Наконец я сделала реверанс и неуверенно прошептала, глядя на шар:

— Ваше Величество…

В шаре, в его абсолютно белой и гладкой поверхности, как будто что-то двинулось и потекло, как струится молоко, и раздался голос, довольно приятный, который произнес:

— Я слушаю тебя, дитя мое. Ты просила о встрече со мной.

Я поняла, что это говорит шар. Голос действовал магически, он дышал спокойствием и равновесием, как сам шар. Ничего лишнего не было ни в интонациях, ни в модуляциях, ни в тембре голоса. У этого голоса не было ни пола, ни возраста. Правильный французский язык, совершенно современный, без какого-либо налета древности.

Я испытала спокойный восторг.

Мне захотелось встать на колени, и я сделала это. Впервые я узнала, что благоговение может быть таким бесстрастным, как белая стена. Украдкой я оглянулась на Адама и Еву — они стояли в арке, по обе стороны от входа, неподвижно, словно часовые или статуи, но в расслабленных позах, опираясь о мрамор и глядя друг на друга, улыбаясь друг другу одними уголками губ…

— Ваше Величество — начала я негромко, неуверенно, но мой голос звучал ясно и отчетливо в тишине этой круглой залы. — Я — чужестранка, и поэтому я не знала, что… Что вы…

Я запнулась.

— Что я — не человек? — спокойно спросил шар, и мне показалось, что голос его улыбнулся, — Что я — шар? Об этом и во Франции не всем известно. Не так уж часто ко мне добираются сюда, на вершину моей горы. Я — король французской республики, я дал своему народу свободу, а мой народ взамен дал свободу мне. Но прежде чем король и народ обрели мудрость, они прошли через страдания. Знаете, что придумал мой народ?

— Что?

— Гильотину. Машинку для отрубания голов. Королям рубили головы, но короли тем и отличаются от простых смертных, что приспосабливаются ко всему. Наша физиология изменилась, мы обрели способность к существованию в виде отдельных голов, без тела — так мы стали неуязвимы для гильотины. Но народ мог отрезать нам уши, выколоть глаза, вырвать язык, высосать мозг… Мысли об этом помогли нам избавиться от всего лишнего, они подстрекали нас к совершенству. Мои предки шли к совершенству веками: один пытался стать солнцем, другой — грушей, хотели быть яблоками, пчелами, лилиями. Кто со временем становился тортом, кто — коньяком, кто жирным бульоном. Мы обрели совершенство, сделались телами без органов. И тогда мы отказались от короны, стали королями Республики. Так началась эпоха Совершенства. Ты любишь Францию, чужестранка?

— Я влюблена в нее, sir! Со стороны шара донесся довольный смешок.

— Наша страна пока что единственная, что вступила на путь Совершенства. Франция божественна, но она одинока, как и я на своей вершине. Мы бросаем лучи света во все стороны, но наши лучи поглощаются варварской тьмой. Твоя огромная родина живет во мраке невежества. Сделай же так, если сможешь, чтобы страна твоя приобщилась к свету.