Марк Ламброн - Странники в ночи

Назавтра мы вернулись на этот громадный пляж. Я почти забыл о Нью-Йорке, но Нью-Йорк напомнил о себе. Крошечный коттедж содержался в безупречном порядке, там был внушительный запас еды: консервы и напитки, шоколадки "Херши" и пиво "Будвайзер", ящики кока-колы и коробки с крекером, банки с фасолью и рыбным супом. Вместе с Кейт я покурил травку, от которой медленно погрузился в блаженно-расслабленное состояние. Казалось, небо ласково гладит меня. Горы провианта приобретали схематичные, геометрические очертания, они были такие яркие, блестящие, металл консервных банок сверкал как хромированные детали кадиллака. Мало-помалу мой взгляд сфокусировался на одной из банок. Красно-бело-желтая этикетка, слово "суп" в черной рамочке. Жестяной цилиндрик постепенно утрачивал выпуклость, делался плоским, теперь я различал только одну банку, вобравшую в себя все остальные, идеальную банку супа "Кэмпбелл", запечатленную на полотне: там, на краю данангского пляжа, висела картина Дреллы.

Я вспомнил, как однажды разглядывал эту картину в мастерской на Сорок седьмой улице. Я закрыл глаза — и увидел Тину.

Мы провели в Чайне-Бич четыре дня, а потом до нас стали доходить тревожные слухи: в районе Кам Ло произошло серьезное столкновение, десять морских пехотинцев погибли в засаде, причем в периметре, который, как считалось, был под контролем. На базе в Дананге поблескивали стальными деталями корпусы вертолетов. Когда я садился в "Чинук", у меня мелькнула мысль: не может быть и речи о том, чтобы вернуться в западные города или хотя бы представить себя перед небоскребом на Гудзоне или в такси на бульваре Осман. Мы были по ту сторону. Как бы ни сложилось мое будущее, этого у меня уже не отнять: я изведал полноту жизни, ночи, когда мы были безмерно далеки от всего — от денег, зависти, алчного собственнического инстинкта. Вьетнам стирал черты лица, это была самая чудовищная из войн, все сводилось к голой сути вещей. Но именно потому, что каждый день мог стать последним, у вас выделялся адреналин, приливал мощной волной, как перед самым концом. Привычные реакции, общепринятые ориентиры — от них не осталось и следа. В тот миг, когда мир покрывался трещинами, словно пробитое пулей стекло, надо было не только научиться видеть его таким — надо было еще и убрать осколки. Все это могла выразить музыка. Самое стойкое и самое глубокое впечатление, какое осталось у меня от Вьетнама, — это музыка Джими Хендрикса. И не только потому, что слушателю кажется, будто он попал в пекло, пережил бомбардировку напалмом. Его песни говорят о бесконечности. Между 1966-м и 1970-м с этим полуиндейцем что-то произошло. Хендрикс постепенно уходил из мира людей навстречу чему-то неведомому, прекрасному. Вьетнам — край муссонов, сырой и влажный, но вы можете вернуться оттуда таким, словно вы прошли через пустыню. Жажда, горечь во рту, опыт общения со звездами.

Мы летели в вертушке из Дананга в Кам Ло. Чернокожий морпех положил на пол каску, на каске было написано: "Killing Joe is back". Несмотря на болтанку, он достал из кармана щеточку и стал чистить свой автомат. Пальцы у него были толстые, но он обращался с мелкими деталями автомата так ловко и так бережно, что его движения завораживали. Он несколько раз проверил боек, потом поправил ремень, на котором висел автомат, так, словно отмерял шелковую ленту.

На посадочной площадке базы Кам Ло царила суета. Наш "Чинук" сел рядом с вертолетом медицинской службы. Сойдя на землю, мы чуть не столкнулись с санитарами, которые хлопотали вокруг носилок с тяжелораненым — ему срочно меняли капельницу, тут же, на площадке. На других носилках лежал еще один солдат, надо полагать, с менее серьезным ранением, и ждал, пока им займутся. Парнишка лет двадцати или чуть больше. Взгляд ребенка, не понимающего, что с ним произошло. Увидев Кейт, он со слабой улыбкой протянул к ней руку. Кейт стала возле него на колени, взяла его за руку. Я не слышал, что она ему говорила, до меня донеслось только, как он дважды с трудом выговорил:

— You're nice, m'am.

А потом — опять все как обычно. Напряженная жизнь базы в демилитаризованной зоне. Мир, раздерганный в клочья. Все, к чему бы вы ни пытались приблизиться вплотную, взрывалось, точно бомба, начиненная шариками. Когда вы принимались писать, реальность, как дробинки шрапнели, превращала бумагу в решето.

Кейт сказала мне в Кам Ло: "Я ненавижу эту войну, но сейчас я стала понимать, почему некоторые не могут с ней расстаться. Не только потому, что у них в характере есть что-то от Джима Боуи и Дейви Крокетта. Все эти солдаты выросли в Америке, с детских лет ходили в церковь или в синагогу, слушали проповедников. У каждого американца в ушах звучит фраза, похожая на стих из Библии, что-то вроде "Мы оставили Египет, чтобы пройти через пустыню, переправиться через реки, разбить войско фараоново и войти в долины славы". Это как наваждение. Толком не разобравшись, в чем дело, они повторяют эту фразу про себя, они проживают ее здесь".